Сергей Морейно - Берега дождя - Современная поэзия латышей

когда останется лишь пять минут
и пять последних дней уже не в счет
молись тебе помогут и намнут
снежков хоть полный короб и еще
к сухому словно кашель чет-нечет
часы свое добавят тики-так
и к белому листу опять влечет
и жить не надоест пусть даже так
Летучие Голландцы среди тьмы
драконы в небесах и звоны в вышине

молись помогут и повалит снег
точь-в-точь в перформансе «Среда и мы»

уже пора сказать «labrīt»
извечно Сущему всем тварям всем предметам
три времени для нас как три горы
соединили отраженным светом
на гроб Господень сбрось ярмо нужды
и ненависть и зависть канут в Лету
тут нужен новый сруб а у воды
посланец-голубь с пальмовою ветвью
крылатый гость спустившийся так низко
явленьем —
Жизни формула & Co
мы будем счастливы и будущее близко
но кажется что очень далеко

ругался глушитель полуторки, перекатывал шарики дроби
выхлопы, чад, со жнивья сорвалось черное облачко птичье
прошили насквозь: дымился походный котел в заботах о хлебе насущном
хмель повисал на заборах – гигантский, барочный август

был вечер воскресный, проехали мимо заброшенной фермы, там
выбиты окна
стояли в проеме дверном цыганята: сестрица и братец? за руки взявшись
быть может, местные греки – так же безумно и ярко
блестели глазенки на личиках смуглых
когда-то – теперь потухли, запали (так слушают сказку)

не шел гномик Румцайс, не мог сквозь колонну пробиться
перли и перли, глушитель ругался, дробью палил по задам, разрывая
нейлоновый воздух
шныряли лахудрики в сумерках, вдруг слышим: ну, бедолаги, сотру
в порошок
и сразу майор в пилотке, чтоб снайпер не брал на мушку

а рядом на площади будки и арка зверинца, афишами хлопал ветер
фонтан-амазонка с одною отбитою грудью
пили воду – отравленную, так нам сказали
а переспросить было негде: местечко лежало в пыли
молчали домишки, на стенах звезда и свастика рядом

на башне пробило четверть, по серым мышиным шинелям
ударили капли дождя. Цыганята: сестрица и братец? босые, за руки
взявшись, быть может, местные греки
успели проплыть по локальным морям-океанам, снова встали в дверях
прошили насквозь. А дальше кончалась неделя

тут мы из гранитных карьеров, где крошки – бери, сколько хочешь
или же так – сколько положит Румцайс. На северных склонах
еще снег: здесь начинаются чудесные птичьи перелеты
(вот и ночью, когда в карауле: вдруг красные угольки из
черного бункера локомотива, но нет тех янтарных
груш, что прошлой осенью

с полными кузовами домой мы ехали, да) брод сохранился
и странно: весну сменила зима, обложила озера
хрупким богемским стеклом, под которым рыбы – колами глуши,
накидывай петли
и юные кряквы по зеркальному льду туда-сюда, как в Венеции

потом поседели вязы, буки вмерзли в апрельскую грязь
на платане (так далеко?) гномик грызет морковку
откуда же, черт возьми, столько проклятой крошки!
вороньи стаи окрест на языке попугаев, и пестрой сойки комок
трассирующий

в помещении дежурной смены несу караульную службу
а местечко живет: чужие омнибусы, «Таежный блюз»
Марты Кубышевой и на ветру пеленки
какая-то парочка, нежно воркуя, медленно двинулась к нам – подошли
и начали обниматься, короткая юбочка сразу полезла кверху

так надо. Ты можешь всю землю глазами вспахать, засеять
участвовать в праздниках хмеля, печатать коробки к спидометрам «Татр»
в бинокль наблюдать эротику, шмыгать носом. Так надо. Те двое
старались, чтоб все было видно, еще, кажется, Румцайс подсвечивал

и палец на предохранителе, и древние тексты вспомнились
десять шагов, а ближе не смели не пяди. Озера
в них били живые ключи, и юные кряквы
сверкали, переливаясь, как боулинг-аппараты. Эффект сетчатки

Гайзиню родственник – Радагайс, Радегаст…
мир знакомый и маленький – все мы спускаемся с гор, выходя на равнину
даже море забыто, здесь небо в тысячу раз
ближе. И огоньки во тьме…

стою в карауле, в зеленом хэбэшнике, разбитые кирзачи хлюпнули
немой калашников через плечо, папиросу прячу в ладони
стою в карауле: ночь, темнота, трясина молчит
плеск крыльев в воздухе: скалится деревянный божок