Уильям Вордсворт - Волшебный дом

«Слаб человек и разуменьем слеп;
Тяжел он для Удачи легкокрылой,
Беспомощен пред Памятью унылой
И в тщетной жажде Радости нелеп!» —

Так думал тот, кто сумерки судеб
Впервые озарил волшебной Силой,
Что сразу вознесла Рассудок хилый
Над тусклой явью будничных потреб.

Воображенье – вот сей дар желанный,
Свет мысленный и истинный оплот,
Лишь амарант его благоуханный

Чело страдальца тихо обовьет, —
Его не сдуют бедствий ураганы,
Его и ветер скорби не сомнет.

О Сумрак, предвечерья государь!
Халиф на час, ты Тьмы ночной щедрее,
Когда стираешь, над землею рея,
Все преходящее. – О древний царь!

Не так ли за грядой скалистой встарь
Мерцал залив, когда в ложбине хмурой
Косматый бритт, покрытый волчьей шкурой,
Устраивал себе ночлег? Дикарь,

Что мог узреть он в меркнущем просторе
Пред тем, как сном его глаза смежило? —
То, что доныне видим мы вдали:

Подкову темных гор, и это море,
Прибой и звезды – все, что есть и было
От сотворенья неба и земли.

Смутясь от радости, я обернулся,
Чтоб поделиться – с кем, как не с тобой? —
Но над твоей могильною плитой,
Увы, давно безмолвный мрак сомкнулся.

Любовь моя! Я словно бы очнулся
От наваждения… Ужель я мог
Забыть, хотя бы на ничтожный срок,
Свою потерю? Как я обманулся?

И так мне стало больно в этот миг,
Как никогда еще – с той самой даты,
Когда, у гроба стоя, я постиг,

Неотвратимым холодом объятый,
Что навсегда померк небесный лик
И годы мне не возместят утраты.

Блажен идущий, отвративший взор
От местности, чьи краски и черты
Зовут себя разглядывать в упор,
Минующий прекрасные цветы.

Ему иной желаннее простор:
Пространство грезы, нежный зов мечты —
Как бы мгновенно сотканный узор
Меж блеском и затменьем красоты.

Любовь и Мысль, незримые для глаз,
Покинут нас – и с Музой в свой черед
Мы поспешим проститься в тот же час.

Покуда ж вдохновение живет —
Росу на песнопение прольет
Небесный разум, заключенный в нас.

О, не молчи! Или любовь – цветок?
И холод отдаленья моего
Убил последний слабый лепесток
Прекрасного цветения его?

Я, словно странник, нищ и одинок.
Прерви свой сон, как злое колдовство!
Поверь, что счастья твоего залог
Лишь в исполненье долга своего.

Откликнись же! Пусть сердце-сирота
Печальней опустевшего гнезда,
Засыпанного снегом средь нагих

И зябнущих шиповника ветвей, —
Но тысячью признаний дорогих
Сомненья нестерпимые развей!

Я отложил перо; мне шквальный ветер пел
О бригах гибнущих, о буреломных чащах, —
Полуночный псалом, утраченный для спящих
Невольников забот и повседневных дел.

Помыслил я тогда: вот мой земной удел —
Внимать мелодии, без меры и созвучий,
Чтоб я ответствовал на вещий зов певучий
И страстным языком природы овладел.

Немногим явственен надгробный стон такой,
Звучащий набожно над горем и тоской
Давно минувших лет; но он как буря эта,

Порывом яростным печаля сердце мне,
О наступающей пророчит тишине,
О легкой зыби волн в сиянии рассвета.

Как жаворонок, неба звонкий друг,
Резвящийся в предутренней прохладе,
Она в веселом праздничном наряде
Летит… Куда же путь ее?.. На юг,

На север ли – туда, где царство вьюг?
Кому какое дело? Пусть в досаде
Косится враг, она скользит по глади —
И только брызги тучами вокруг.

Пристанищем ей будет порт, лагуна?
Кто знает… Как и в прошлые века,
В груди моей тревога и тоска…

Она ж, сияя радостно и юно,
Летит вперед. Уже издалека,
Я шлю тебе свое прости, о шхуна!

Поутру рано или в час, когда
Закат горит последним блеском света
И в сумрак вечера вся даль одета,
Взгляни, поэт задумчивый, тогда