Александр Галин - Чешское фото

Раздорский. Да, мы тут прославились… в свое время.

Зудин. Может быть, в каком-то смысле я был тогда знаменитее тебя.

Раздорский. В каком-то смысле, конечно…

Зудин. Из меня хотели сделать маньяка, растлителя женской молодежи.

Раздорский. Все дерьмо… и бабы все — дерьмо. Проверено жизнью.

Зудин. Мы в остроге думали иначе о Женщине. В тюрьме я тоже предавался Грехам. Мне было сладко перечитывать классиков! Какие у меня были там женщины! Ты знаешь, как я их всех любил. И Таню… И Олю… И Наташу. Очень трудно было с Аней… Дождь… вытащил ее из-под паровоза… остановил попутную какую-то машину…

Раздорский. Ладно, ну их всех к черту! Столько я переимел их за это время. Математик Ковалевский не смог бы посчитать. И что? Только силы потратил. Лучше бы деревья сажал. Шумели бы сейчас леса вокруг Москвы…

Зудин. По-моему, математик была женщиной… Была математик Ковалевская…

Раздорский. Это Лобачевская была женщиной… не путай.

Зудин. Да? По-моему, наоборот, — женщины Лобачевской — не было. Была Ковалевская женщина, а Лобачев-ский был — мужчина.

Раздорский. Мужчина Ковалевский был…

Зудин. Ты твердо уверен?

Раздорский. Не очень твердо… В Менделееве я больше уверен. Я помню, у него была борода…

Зудин. Не путай его с Миклухо-Маклаем… у того тоже была борода. Какая разница теперь. Кто-то другой употреблял Ковалевскую. Путал ей все цифры в голове. А нам достались учебники.

Раздорский. Зудин… ты мало изменился. Речь все о том же.

Зудин. Безумно любил в неволе Аню. Трудно было, когда она это делала с Вронским. Невозможно передать, что со мной творилось. Зато потом… потом… уже только со мной. Я успел затормозить! Этого не знает никто… сказать, какая фамилия была у машиниста?

Раздорский. Зудин?

Зудин. Правильно.

Раздорский. Маньяк… маньяк.

Зудин. Значит, ты все-таки стремился себя найти. А ты вспоминал то время, когда два бедных провинциальных фотографа, два красивых молодых человека в городе Саратов каждую ночь ждали Светлану Кушакову, которая приходила к ним по собственному желанию… Ударение поставьте, пожалуйста, на последнем слове. Мы тогда делали черно-белые фотографии. И не на продажу… Просто искали идеал женской красоты. В свободное от работы время. И Светлана охотно показывала нам все, что ей хотелось показать. Ударение, пожалуйста, поставьте на предпоследнем слове. И мы посылали фотографии в Прагу… в журнал «Чешское фото».

Молчание.

Все дело в том, господа, что в августе тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года городу Саратову понадобились свои внутренние враги. Политическая жизнь в городе отсутствовала, а отчитаться надо было — и взяли нас. Конечно, не надо было раздевать такую девушку в разгар сбора урожая. Трудящиеся ехали на поля не разгибать спины, а Зудин и Раздорский вели с артисткой областного театра поиски формы и посылали их в журнал «Чешское фото». И пришла настоящая беда — наше фото напечатали! Во всю страницу! Но в сущности, как наивны мы были… как чисты… Мы занимались только воспитанием нашего народа, мы хотели показать красоту.

Раздорский. Первыми на русской земле показали этим варварам женскую грудь!

Зудин. А ведь они ее до нас не видели!

Молчание.

Вспомните, саратовцы, эту сенсацию! В августе тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года в витрине появляется фотография из журнала «Чешское фото»! На нем обнаженная артистка Светлана Кушакова с грудью во всю страницу. Это было тело невиданной красоты… тело, никогда не знавшее физического труда… Хрупкое, тонкое… как стебелек…

Раздорский. Объясни им — это была натуральная плоть живой, объясни — живой советской женщины, а не репродукция картины французского художника Делакруа «Свобода на баррикадах», на которую дрочила вся страна от мала до велика. А на что было тогда подрочить? Об этом ведь тогда не думали! Сейчас совершенно другое дело… А ведь никто Эжену доброго слова не сказал… На журнал «Польское кино» дрочили! Кто сказал полякам «спасибо»? Вот поэтому, господа, я и завязал с искусством!

Зудин. Мы занимались искусством! Но нас арестовали, и я провел в тюрьме лучшие годы. За что?

Молчание.

Следователи требовали от Светланы, чтобы та сказала, что мы сделали это с ней насильно. А между тем я не делал этого с ней ни насильно, ни добровольно… Он делал это с ней! А я воспевал эту женщину и был доволен своей ролью. Я воспевал женщину на фотографиях, а он все доводил до конца.