Уильям Шекспир - Как вам это понравится

Коли нельзя вас убедить рассудком,
Так я умру.

Чего хотите вы?
Склонить могли б вы нас к гостеприимству
Не силою, а кротостью.

Совсем
Я изнемог от голода; скорее
Мне дайте есть.

Садитесь подле нас,
И кушайте, и будьте нашим гостем.

Как ваш язык приветлив! О, прошу
Простить меня; я думал, в этом месте
Все дикое, и только потому
Я резкий тон приказа взял. Но кто бы
Вы ни были, вы, в глубине лесов,
Под сению дерев меланхоличных,
Живущие беспечно, – если вы
Когда-нибудь дни лучшие знавали,
И жили там, где колокольный звон
Сзывает в храм, и за столом сидели
Честных людей, и плакали порой,
И ведали, что значит милосердье
Оказывать и получать самим, —
Любезностью сердечной накажите
Меня теперь. Надежды этой полный,
Краснею я, меч отправляя в ножны.

Да, правда, мы дни лучшие знавали,
И жили там, где колокольный звон
Сзывает в храм, и за столом сидели
Честных людей, и слезы лили мы,
Рожденные священным состраданьем, —
И потому гостеприимно вас
Здесь просим сесть и всем распоряжаться,
Чем можем мы в нужде вам пособить.

Помедлите трапезою немного:
Как лань, пойду я за птенцом своим,
Чтоб накормить его. То бедный старец,
Усталые шаги свои за мной
Направивший из преданности чистой.
Пока он сил не подкрепит своих,
Ослабленных влияньем двух недугов:
И старости и голода – куска
Малейшего не трону я.

Идите
Сейчас за ним; мы кушать не начнем,
Пока не возвратитесь вы обратно.

Благодарю, и да спасет вас Бог
За ваш прием вполне великодушный!
Уходит.

Вот видишь: несчастные не мы одни.
На мировой, необозримой сцене
Являются картины во сто раз
Ужаснее, чем на подмостках этих,
Где мы с тобой играем.

Весь мир – театр;
В нем женщины, мужчины, все – актеры;
У каждого есть вход и выход свой.
И человек один и тот же роли
Различные играет в пьесе, где
Семь действий есть [12]. Сначала он ребенок,
Пищащий и ревущий на руках
У нянюшки; затем – плаксивый школьник,
С блистающим, как утро дня, лицом
И с сумочкой ползущий неохотно,
улиткой, в школу; потом
Любовник он, вздыхающий, как печка,
Балладой жалостною в честь бровей
Возлюбленной своей; затем он воин,
Обросший бородой, как леопард,
Наполненный ругательствами, честью
Ревниво дорожащий и задорный,
За мыльным славы пузырем готовый
Влезть в самое орудия жерло.
Затем уже он судия, с почтенным
Животиком, в котором каплуна
Отличного запрятал, с строгим взором,
С остриженной красиво бородой,
Исполненный мудрейших изречений
И аксиом новейших – роль свою
Играет он. В шестом из этих действий
Является он высохшим паяцем,
С очками на носу и с сумкой сбоку;
Штаны его, что юношей еще
Себе он сшил, отлично сохранились,
Но широки безмерно для его
Иссохших ног; а мужественный голос,
Сменившийся ребяческим дискантом,
Свист издает пронзительно-фальшивый.
Последний акт, венчающий собой
Столь полную и сложную историю,
Есть новое младенчество – пора
Беззубая, безглазая, без вкуса,
Без памяти малейшей, без всего.
Входит Орландо, несущий Адама.

Привет мой вам. Кладите ж вашу ношу
Почтенную и дайте ей поесть.

Благодарю вас за него душевно.

И хорошо вы делаете. Я
Благодарить сам за себя не в силах.

Привет мой вам! За стол же поскорей!
Не стану я мешать трапезе вашей
Расспросами о ваших приключеньях.
Пусть музыка сыграет что-нибудь,
А вы, кузен мой добрый, спойте песню.

Разносись, зимний ветер, и вой!
Ты безвреднее злобы людской,
И еще никого и ни разу
Не поранил так сильно твой зуб,
Потому что хоть дик ты и груб,
Но невидим телесному глазу.
Гей, го-го! Станем петь под зеленой листвой!
Дружба часто фальшива, любовь – сон пустой!
Гей, го-го! Под зеленой листвой —
Наша жизнь краше всякой другой!
Ледените нас, зимние дни!
Не так сильно кусают они,
Как забытое доброе дело;
И хоть страшны они для морей,
Но терзает гораздо больней
Друг забывчивый душу и тело.
Гей, го-го! Станем петь под зеленой листвой!
Дружба часто фальшива, любовь – сон пустой!
Гей, го-го! Под зеленой листвой —
Наша жизнь краше всякой другой!