Алексей Лукшин - Семён Светлов

Краем глаза он заметил, как после него следом подошёл ещё один незнакомец.

Тот, волнуясь, не спросил, а заявил с ходу:

– Ты компаньон? – и махнул рукой в сторону подъезда.

Тарас намёк понял.

– Да.

Тот достал небольшую стопочку денег крупными купюрами. Протянул так, словно спешил поскорей избавиться от них.

Тарас, увидев это, сразу понял. Но теперь уже не растерялся, как в первый раз.

– Сколько здесь?

– Девяносто, – робко, как перед последним судом Всевышнего, вымолвил тот.

На этот раз Тарас был любезней.

– Запишу, – он засунул деньги в карман. – Спасибо. Не забыть, – он окинул внешность стоявшего перед ним, как бы прочно его записывая в умственный блокнот своей памяти. – Ты Николай? – не зная его совершенно предположил он со слов Рязанцева, чем окончательно расположил к себе этого человека, сунувшему ему деньги.

– Да, – как перед командиром отчитался тот, – Николай Пустотин.

Он остановился, ожидая, что его спросят ещё о чём-то. Тарас же, наоборот, показал, что аудиенция окончена. Через пару минут Николай отошёл, понимая, что беседовать с ним не будут.

В стороне мялся ещё один человек – Игорь. Он искоса посматривал на Тараса и Рязанцева. Рязанцев заметил его и кивнул, приветствуя как старого знакомого. Как только отошёл Николай, он с бравым видом направился к Тарасу. Его детская важность и напыщенность служила прикрытием его комплексов.

– Деньги на Семёна собираешь? – он умышленно сделал свой голос грубоватым.

Тарас смотрел на него и ничего не говорил.

Игорь бравурно повторил запрос, что придало ему большую смешливость.

– Спрашиваю, деньги на Семёна собираешь?

Тараса это позабавило. И он спокойно отрезал с сожалением:

– Не собираю.

Тогда Игорь, подразумевая предыдущих, поинтересовался:

– А у них зачем брал?

Недовольный Тарас брякнул:

– Тебе дело какое?

Но тот, понимая, что провоцирует ситуацию, мягко соскочил.

– Не злись. Я по делу спрашиваю. Тоже дать хочу.

Эту волну Тарас поймал, не успела она и гребень приподнять.

– Сколько дать хочешь?

Игорь внутренне оценил себя зная, что Рязанцев тоже на него смотрит. А ему хотелось выглядеть поперсонистей.

– Нормально хочу дать. Двадцатку.

Слегка занервничав, Тарас посмотрел на Рязанцева и спросил Игоря:

– Ты дать хочешь? Или должен? Правильно сформируй, что сказать хочешь.

Тотчас Тарас стрельнул глазами на Рязанцева и уловил незаметное одобрение. И как гора с плеч свалилась, он успокоился, дожидаясь унизительного ответа. По крайней мере, он хотел, чтобы так и было. И перед ним выкаблучивающийся фуцин (мысленно он прозвал его так) сам себя определил в то стойло, из которого и попытался выбраться.

– Должен, – промямлил он с интонацией «Не срослось, ну и не надо!» – Были бы деньги! – Виновато присовокупил он. – Ещё. От себя тоже дал бы. Мне хорошему человеку не жалко.

Тарас с искренним отвращением обрубил:

– Я понял. Спасибо, – и на всякий случай перестраховался: – Отдай Эдику Светлову. Знаешь его?

Тот мотнул головой.

– И скажи: пусть жене Семёна вдове пятёрку даст. Я велел. Не забудь. Ладно, иди. Не до тебя.

Тот дождался, когда Эдик Светлов выйдет наскоро покурить перед выносом тела из квартиры и всунул ему деньги, повторяя всё, что велел Тарас, с математической точностью, но делая вид, что говорит от себя.

Эдик Светлов положил деньги в карман. Порыскал глазами Тараса. Наткнулся. Тарас повелительно поощрил его своим видом. Эдик извернулся, сумев издали поблагодарить его.

За ним на улицу вышла покурить Маша Светлова, вдова покойного.

Эдик покровительственно подошёл к ней, достал несколько купюр. Сосредоточенно объясняя ей что-то, не глядя на неё, пересчитал их и дал вместо пяти всего две тысячи рублей. Остальные купюры, которые несколько минут назад хотел отдать ей, положил снова в карман.

Со стороны оживлённого проспекта подошла пожилая женщина. Она добродушно смотрела на всё тусклыми глазами. Протянула Тарасу завёрнутую бумажку.

Не размышляя, не придавая этому значения, он любопытно фыркнул:

– Что это?

Женщина бережно держала в мягкой ладони неброский свёрточек с вселенской надеждой оказать им посильную помощь. Боль, жалость, ласка и нежность в её глазах выражали желание сопереживать и участвовать во всеобщей поддержке. Её слова о деньгах, о сбережениях имели значение, как последние зубы старца, которые он бережёт для самого трогательного мякишка, отчасти переживая, чтобы они не остались в нём, как в глине.