Алексей Лукшин - Семён Светлов

Заметив Андрея, Семён оборвал фразу на полуслове, обещая тому, с кем беседовал, перезвонить. Тут же отключил телефон. Хотел сунуть под одеяло, но Андрей стоял подле него, и уже поздно и бессмысленно было прятать, чтобы он не заметил. Он смешался на мгновение. Поздоровались рукопожатием, не говоря ни слова. Семён неторопливо переложил телефон из одной руки в другую, как ни в чём не бывало, даже скорее вызывающе, положил его на тумбочку.

Андрей сел на стул.

«Зачем он так?»

Глядел на друга.

Семён понял, что он слышал разговор с его молодой девочкой. С извиняющимся выражением одним духом выпалил:

– Всё!

– Что всё? – не понял Андрей.

Семён вспыхнул, как ребёнок, стесняющийся своего поступка, не знающий, как его примут и расценят: то ли шкода, то ли молодец.

Он приподнял одеяло, снова с каким-то вызовом, показывая Андрею послеоперационную картину.

Андрей, сохраняя внешнее спокойствие, рассматривал то место, где должна была быть нога. Неприятие, отстранённость и ещё много странных незнакомых чувств родилось в нём от подобного вида.

Нет, не просто так большинство отторгает инвалидов и юродивых. Не воспитывают у людей в России правильного отношения к таким пятнам на теле общества. Не затрагивают, не замечают. Общая позиция – закрывать глаза. С глаз долой – из сердца вон! И это правда, которая у нас у всех за пазухой. Когда человек вынимает эту правду, то ничего яснее и понятнее произнести не может, как: «Бог шельму метит!» Вот тебе и отношение, вот тебе и участие.

– Постой. Тебе бедро тоже удалили?

– Конечно. От метастаза избавляли. Всё, отмучился. Новая жизнь началась. Без ноги.

Послышались шевеление и мягкий шум шагов. Андрей оглянулся на Машу. Та молча встала и пошла к двери. Около двери остановилась.

Негромко позвала с собой за компанию:

– Покурим?

И, не дожидаясь ответа, вышла.

Без неё Андрей сразу спросил:

– Ты зачем при ней разговариваешь? Пожалей.

В приоткрытой двери показалась Машка и, жестикулируя, показала: не надо, не говори об этом, пускай, пускай, мол, общается. Она прикладывала ладонь к уху, изображая телефон, а другой рукой указывала на мужа. Кивая, она соглашалась: пусть, пусть.

Андрей всё понял. Заговорил, не дожидаясь ответа:

– Ты молодец! Духом не падаешь.

Но тот всё-таки ответил на вопрос. Ему нужно было рассказать о принятом смелом решении.

– Разведусь к чертям. Надоело. Приеду – и сразу. Я ей сказал, – он показал большим пальцем на дверь. – Она не против. Вообще я её уважаю за понятливость. Отпускает меня. Любит, уважает и поэтому отпускает. Собой жертвует, своей любовью ради меня. Настоящая женщина. Я понимаю, как мне с ней повезло. Сейчас быстрый развод. С маленькой распишусь наскоро. И венчаться. Мечту осуществлю, наконец.

– Понятно.

Новость не вызвала никаких эмоций, кроме безразличия.

– Может, не торопиться? – он словно продолжил начатый ранее разговор.

– Она ведь любит меня. Как все девочки, спешит замуж. Хочу ей подарок долгожданный сделать. Но не думай, детей не брошу. Машку, жену, бросать не собираюсь. Мы ведь со второго класса за одной партой сидели. Я ей предложу, конечно, позже с нами жить, если согласится.

Циничное рассуждение развеяло всю симпатию к старому приятелю. Андрей не разделял мнение Семёна, но ему не хотелось сразу после операции критиковать его решение. Он раздавил бы такую идею, как клопа, не жалеючи. Сейчас он воспринимал эту идею всего лишь как иллюзию, считая, что болезнь помутила разум Семёна и мешает ему здраво рассуждать. Он высказался нейтрально:

– Любовь – возвышенное чувство, а то, что происходит у тебя, называется по-другому. Этого я не понимаю. У вас такой сильный накал страстей, что возникают обратные эмоции, близкие к отвращению.

Андрей хотел сказать ещё что-то более отвратительное, но начал говорить глупости. Он понимал это.

– Что тут скажешь? Закончим. Со здоровьем что? Врач что говорит?

– Не очень дела. Затянул. Андрюх, я ведь не чувствую, что ноги нет. Продолжаю пальцами шевелить, в колене сгибать. Не верю. Лежу, лежу, опять под одеяло – нырк. Точно нет!

– Я слышал по рассказам. Ремарк писал о том же. А ещё в детстве один безногий мужик в деревне радостно делился ощущениями. Почёсывал, бывало, культю – это, говорит, я пятку чешу, – а сам так ноготком вдавливал, как в точку некую, только ему известную, и не сразу, а ощупью, где-то там, внутри, её находил и после того только подрагивал и глаза закатывал блаженно.