Николай Гумилев: Отравленная туника

Немедленно расследовать событья
И тех, кто это делал, задержать!
Мне жаль царя! Теперь за Трапезонд
Наверно Персия захочет спорить.

Он умер, живший для меня. И я,
Да, только я одна – его убийца.

Дитя мое, тоска о женихе
Тебя лишает, кажется, рассудка.

Убийца! Я ведь видела, что он
Перед словами, сказанными мною,
Дрожал, как под ударами кинжалов
Разбойничьих несчастный пешеход.
И неужели я не понимала,
Что правда – мерзость, если милосердье
К страдающему с нею несовместно?
О, как я оправдаюсь перед Богом,
Как Имру объясню мою вину?

Ты говоришь сама и помни, помни,
Что я твоей не выдавала тайны!

Какая тайна и причем здесь Имр?

Отец, отец, лишь ты единый можешь
Меня понять, утешить и простить!
Узнай: царю я предпочла араба,
Я сделалась любовницей его.
Но как мне стать арабскою царицей,
Как наслаждаться счастьем средь фонтанов
И пальм в руках возлюбленных, когда
На мне пятно невинной крови?

Ты,
Наследница державной Византии,
Ты сделалась любовницей бродяги?
Позор, позор на голову мою
И горе для тебя, виновной, горе!
Остановить немедленно войска,
Немедленно колесовать араба!

Порфирородный, поздно! Видел я,
Как отплыла последняя галера.

Тогда послать надежного гонца
К начальнику с приказом возвратиться.

Иду.

Он не послушается.

Нет?
Тогда… тогда послать ему тунику,
Как знак монаршей милости моей,
Туника не добрей колесованья.

Отец, а что ты сделаешь со мной
И с тем, кто жизни мне теперь дороже?

Тебе я отвечаю, потому что
Последний раз я говорю с тобой.
Позора благородной римской крови
Раскаянье простое не омоет.
Ты примешь схиму и в своем покое
Останешься затворницей до смерти.
А он наденет брачную тунику,
За красоту твою поднимет чашу,
Но только чаша выпадет из рук,
Уста увлажнит не вино, а пена,
Он спросит, что с ним, и ответит сам
Себе звериным неумолчным ревом,
Сухой огонь его испепелит,
Ломая кости, разрывая жилы,
И в миг последний неизбежной смерти
Твое он имя страшно проклянет!

Теперь идем?

А ты останься с той,
Кто дочерью была моей, и душу
Ее к принятью схимы приготовь!

Теперь вы безопасны для меня,
Затворница заговорить не может
И мертвый тоже. Наступило время
И мне сказать всю правду без утайки.
Тебя я ненавидела всегда
За руки тонкие, за взгляд печальный
И за спокойствие, как бы усталость
Твоих движений и речей твоих.
Ты здесь жила, как птица из породы
Столетья вымершей, и про тебя
Рабы и те с тревогой говорили.
Кровь римская и древняя в тебе,
Во мне – плебейская, Бог весть какая.
Ты девушка была еще вчера,
К которой наклонялся только ангел,
Я знаю все притоны и таверны,
Где нож играет из-за женщин, где
Меня ласкали пьяные матросы.
Но чище я тебя, и пред тобой
Я с ужасом стою и с отвращеньем.
Вся грязь дворцов, твоих пороки предков,
Предательство и низость Византии
В твоем незнающем и детском теле
Живут теперь, как смерть живет порою
В цветке, на чумном кладбище возросшем.
Ты думаешь, ты женщина, а ты –
Отравленная брачная туника,
И каждый шаг твой – гибель, взгляд твой – гибель,
И гибельно твое прикосновенье!
Царь Трапезондский умер, Имр умрет,
А ты жива, благоухая мраком.
Молись! Но я боюсь твоей молитвы,
Она покажется кощунством мне!