Жан Ануй - Потасовка

Людовик (просто). Да… В предотъездной суматохе никто не удосужился сжечь бумаги. Они у вас?

Фуше. Я обошел покои вашего величества — из элементарной предосторожности — и спас все, что представляло малейший интерес. Все у меня, в полной сохранности, к услугам вашего величества.

Людовик (просто). Хорошо. Будьте так любезны, положите все обратно в корзину.

Фуше (неохотно подчиняясь). Как будет угодно королю. (Почти встревоженно.) Ваше величество даже не спрашивает, не оставил ли я что-нибудь у себя, считая, что это может пригодиться?

Людовик (так же). Зачем? Я взял вас в свое министерство, мсье Фуше, несмотря на сильное сопротивление преданных мне людей. Несмотря также, простите, и на собственное отвращение, что вы, я полагаю, способны оценить. Но король не должен считаться с личными чувствами, еще раз простите, которые граф Прованский в данном случае вправе испытывать к убийце своего брата. Льщу себя надеждой, что при нынешнем положении дел вы, с вашими достоинствами и вашими недостатками, можете, быть полезны стране. Этого довольно. Все прочее — мелочи, не достойные внимания короля Франции.

Фуше. Покорно благодарю, ваше величество.

Людовик (прямо). Отношения у нас будут чисто деловые. Поэтому благодарности тоже ни к чему. Но раз вы мне служите, я возложу на вас, мой милый герцог, непривычное бремя — бремя моего доверия. Оно будет безграничным. Я бы даже сказал — детским. Не скрою, что рассчитываю смутить вас этим новым чувством, мсье Фуше. Я просил положить бумаги в корзину. Они там… Все до единой. Теперь поговорим о деле.

Фуше (смущенно, даже растерянно роется в карманах). Вот еще две, сир, — вылетело из головы. (Бросает бумаги в корзину.)

Людовик (улыбаясь). Прекрасно. Видите, в этой игре другие правила. (По-прежнему с улыбкой.) И даже самая последняя, которую вы оставили у себя, вам ни к чему. Вы отлично знаете — я навсегда вернулся на наследственный престол. Наши английские друзья взяли Бонапарта на себя, а с ними, вам это известно, шутки плохи. Так что, как ни крути, остается служить одному господину — мне. Согласитесь, это сильно упрощает дело.

Фуше вздыхает и после паузы бросает в корзину последний листок.

Я стар, мсье Фуше. Почти инвалид. Я еще люблю вкусно поесть, несмотря на подагру, но с дамами, увы… кончен бал. О других благах этого мира нечего и говорить. Я так привык к ним в детстве, что теперь — наверное, по контрасту, — легко без них обхожусь. Я всякого насмотрелся и немало передумал о людях, мучаясь от бессонницы во время девятнадцатилетних скитаний.

Король бескорыстен по своей сути и предназначению. Если бы мы занимались пропагандой, как ваш бывший хозяин, можно было бы воспользоваться этим аргументом. А мне лично еще легче быть бескорыстным. Будь у меня сын — дело другое. Но бог не дал. Мой брат — не стану говорить, что я о нем думаю, вас это не касается — унаследует престол ненадолго. Он стар. Племянники… Если богу так угодно! Мне остается только молиться, ибо подумать страшно, что герцог Орлеанский дорвется до пирога. Слишком уж долго и гнусно он этого добивался.

Но к делу. Не опьяняясь высокими речами, к которым были так склонны господа из Конвента, логично допустить, что я намерен трудиться те несколько лет, что мне остались, на благо Франции. Если бы мне удалось навести какой-то порядок в этой лавочке прежде, чем я предстану перед господом богом, с меня было бы довольно. Вы так же стары, как и я. И так же, как я, побывали в переделках. И позаботились стать достаточно богатым, чтоб эта грызня из-за денег вас больше не занимала. Мы оба познали всю тщету почестей и пресный вкус крови. Так почему бы вам не служить мне честно? В вашей столь разнообразной и бурной жизни вам только и осталось, что насладиться бескорыстием и порядочностью, этой высшей роскошью. Вам было до сих пор в этом отказано из-за вашего низкого происхождения и той борьбы, которую вы вынуждены были вести, чтобы вырваться из своего сословия… Это окажется так ново для вас — поправьте меня, если я слишком наивен. Я сделал на это ставку, вот и все.

Надуть меня проще простого, я ничего не стану проверять, господин герцог. Разве что по вашим глазам. Это, повторяю, будет так просто, что вы потеряете, полагаю, интерес к интригам. Готов держать пари. Итак, на чем мы остановились? Повторяю, ваш проскрипционный список мне не нужен. Генрих IV, войдя в Париж, расцеловал членов Лиги, хотя на его теле еще не зарубцевались следы их кинжалов. Не от величия души, душа здесь ни при чем — он ведь был беарнец, но потому, что мыслил здраво и был хитер. Вернуться во Францию со словами ненависти может только неумный человек. И посредственный политик…