Ян Рубенс - Сложнее, чем кажется

– Я не верю. Я не хочу, чтобы вы пытались. Не думаю, что мне интересно.

– Какой изящный отказ. Только почему вы так боитесь? Здесь почти сто человек вместе с нами. Что я вам сделаю?

– Я не боюсь, – парень скрестил руки на груди, смотрел все так же исподлобья.

– Боитесь. Только не меня… Так вот, вы левша, у вас мышцы левой стороны плотнее, чем правой, хотя и не отличаются по объему. Тех, кто вам неприятен вы невольно стараетесь держать слева от себя: так барьер между вами как будто прочнее. А тех, кто вам нравится, обычно держите справа. Когда начинаете любовные игры, предпочитаете лежать тоже справа от девушки, но по другой причине. Просто ваш левый локоть держит вас крепче, чем правый. Я прав?

Юноша смотрел на Рубенса с ненавистью.

Вот же ты мстительная сволочь, – весело подумал Холостов, – тебя никто не спрашивал, Ян! Отстань от парня!

– Я могу сейчас описать и то, что вы делаете дальше, но думаю, вы и так уже поняли: я действительно все вижу, – Ян склонил голову набок и подмигнул. – Соблазнять я вас, конечно, не буду. Вы не в моем вкусе.

Он коротко поклонился, развернулся и спустился под аплодисменты аудитории. Юлю даже не заметил, зато она не сводила с него глаз. Здесь все смотрели на него, но именно ее глаза не давали Холостову покоя: ему хорошо знаком фанатский восторг, так вот это был не он. Юля просверливала Рубенса насквозь, хотя и смотрела влюбленно.

Ян подошел к последнему чистому листу. Через несколько минут на бумаге съежился в кресле плотный молодой человек. Он старался смотреть не враждебно, но получалось у него плохо, скрестил на груди руки, и ладони его, похоже, сжатые в кулаки, были спрятаны почти подмышки и плотно прижаты к ребрам.

– Ну и конечно, – Рубенс развернулся к аудитории так, будто собрался танцевать танго, – вы должны досконально знать самих себя. Первое, что вы должны изучить – самих себя.

Он так же танцевально повернулся обратно к мольберту и еще через несколько мгновений стоял уже там, на листе, перед зажатым студентом – именно так, как только что стоял в реальности.

– А с какой точки вы рисуете? – спросил кто-то из зала.

– С его, – Рубенс вытянул руку в сторону Кости. – Учитесь перемещаться в пространстве. Это не так сложно, – он загадочно улыбнулся планшету. Никто не увидел.

Холостов вздрогнул, но виду не подал. Он и так боялся шевельнуться: только что он узнал, что уже пять лет ходит, можно сказать, голым перед Рубенсом и, скорее всего, в его – Костиной – постели для Яна так же нет никаких секретов, как и в постели этого нарисованного парня. Не по себе… И, видимо, его он тоже может соблазнить, но не пытается… Спасибо, дружище. Правда спасибо, но все равно неуютно. Так это шоу вообще все для меня?!

В таких мыслях Костя встретился глазами с Юлей. Ты что-то считаешь в уме, детка. Мужиков я, конечно, не вижу, но в глазах женщины кое-что прочесть могу. Что ты считаешь? Что ты поняла?… Надо взять у нее телефон. Взять телефон.

Новая картина Рубенса вызвала в мире настоящий шок. «Второе Решение» – полотно высотой шесть и шириной три метра, Ян писал в другой стране, всего год, и завершил в свой двадцать девятый день рождения. Презентовать работу Эльза предложила в одном из самых престижных музеев столицы, и предложение было принято. В пресс-зале музея доставляли стулья, чтобы вместить всех зарегистрированных журналистов. Что же было на той картине?

Никто не знал!

Сам Рубенс дал по поводу «Второго Решения» только одно интервью – итальянскому журналу «Arti Figurative» и выдал, признаться, немного деталей. Стало известно только одно: на полотне изображен Христос.

«Самым сложным было лицо. Я задумывал изобразить на нем чувство, открывающее весь эмоциональный путь: смирение – терпимость – удивление – разочарование – раздражение и, наконец, – гнев. Да, именно гнев. Конечно, зрители не будут формулировать именно так, но, вглядываясь в лицо моего Христа, они поймут, что он пережил, прежде чем принять то Решение, о котором написана картина. Я не собирался вписываться в какие бы то ни было каноны. Более того, я готов к осуждению со стороны церкви, как православной, так и католической, готов к обвинениям в попрании религиозных ценностей. Но я всего лишь изобразил свое понимание взаимоотношений Иисуса и человечества. Да, в основе лежит, в принципе, избитый сюжет Второго Пришествия, но я не религиозен, и эта картина тоже, скорее, психологическая, философская, социальная, если хотите. Я не стремился к иконотворчеству, просто хотел передать свое ощущение нашего общего будущего. Я это сделал. До меня его так никто не изображал».