Ян Рубенс - Сложнее, чем кажется

Холостов предложил подменить ее: если он будет рядом, вряд ли кто-нибудь рискнет строить Рубенсу глазки, ведь их с Яном всё равно считают любовниками, как бы ни доказывали они обратное.

– Я прослежу за нашим мальчиком, дорогая, работай спокойно.

Эльза сдалась. Дату назначили. Рубенс будет рисовать, покажет свои приемы, поделится техникой запоминания. Можно снимать и фотографировать. Все, что Ян нарисует, останется в академии.

В амфитеатре – аншлаг. На подиуме вдоль зеленой доски – десяток мольбертов с готовыми планшетами. Костя устроился за преподавательским столом, сдвинутым на самый край подиума, и разглядывал первые ряды с интересом. Хоть бы одна девочка! Ряды разглядывали Костю с ревностью.

Неужели все они готовы на секс с Рубенсом? Неужели их так много? А по виду не скажешь. Мне уже двадцать три, я до сих пор не привык… Хотя, наверняка, это просто близорукие студенты. Никогда не умел определять «таких» парней. Рубенс говорит, что умеет – с первого взгляда. И вроде всегда умел. Как говорит. Врет, наверняка.

Костя пристально наблюдал за Рубенсом: быстрые короткие взгляды в аудиторию, ни на ком не задерживается, рассказывает о том, как рисует, как учился, как выбирал любимый материал, но оглядывает каждого. Каждого. Сканер… О чем ты думаешь, Ян, рассматривая их? Однако Холостов отвлекся: Рубенс так красиво говорил, так увлеченно рисовал, переходя от мольберта к мольберту, заполняя ватман уверенными четкими набросками. Костя заслушался и жалел, что ему почти не видно, что там, на этих листах, появляется и оживает под рукой его друга.

Ян к своим двадцати трем годам заработал мировое признание, но оставался стеснительным и робким. До сих пор смущался своей ориентации, тяжело сходился с людьми, часто краснел, часто находил повод почувствовать себя виноватым, и еще чаще – обиженным. Но когда говорил об искусстве, о своих замыслах, или когда рисовал, в нем просыпался другой человек. Он расправлял плечи, смотрел прямо, ни в чем не сомневался, не боялся ошибиться. Даже речь его менялась, голос становился ниже, сам он казался как будто выше. В эти моменты Костя не мог им не любоваться, и стыдился этого даже перед самим собой.

Вот и сейчас интонации Рубенса потеряли привычную мягкость, жесты обрели несвойственную ему резкость, и Косте представилось даже, что такой Ян может здорово припечатать, если понадобиться…

Наступило время вопросов. Опять одни мальчики… черт бы их побрал! И вдруг:

– А вы, правда, можете написать портрет по памяти? В мельчайших деталях?

– Могу. Кто задал вопрос? Подойдите ко мне.

Ряда не то с шестого, не то с пятого спускалась невысокая, худенькая почти до прозрачности, девочка лет двадцати. Длинные светлые волосы, тонкие и легкие, раздувались парусом, как будто на них дул вентилятор. Она почему-то держала себя за запястье, и ее собственная узкая ладонь казалась для этого чересчур большой. Но девочка не была костлявой, угловатой или тощей, нет. Даже фигурка хороша. Все было правильно в ней, но все неестественно тоненькое. Ростом он оказалась ниже Рубенса – в ней не было и ста семидесяти сантиметров. Даже Ян затаил дыхание: боже мой, какое существо! Настоящая нимфа!.. Костя готов был сделать стойку.

Нимфа подошла к Яну, почти не дыша. Огромные кукольно-голубые глаза не моргали. «Да, мне, похоже, здесь нечего делать, – подумал Холостов, подергивая ногой. – И ведь она знает, что шансов с ним у нее нет…»

– Как зовут тебя, прекрасный ребенок из чьих-то снов? – Рубенс чуть склонил голову набок.

По аудитории прокатился смешок.

– Юля…

– Спасибо, Юля. Мне хватит. Можешь подняться обратно к себе.

Рубенс отвернулся, подошел к чистому листу на следующем мольберте и принялся быстро рисовать. Желваки Холостова заходили. Юля, фактически брошенная посреди подиума, не зная, что делать, продолжала сжимать свое запястье и смотрела Яну в затылок, как будто ждала, что тот обернется. Конечно, не обернулся. Костя поставил локти на стол, сцепил пальцы в замок и нагло разглядывал Юлю, удивляясь про себя: «Ян, ты хам, оказывается! У меня научился?».

Как Рубенс запоминал? У него была своя техника. От контуров – к центру фигуры. Силуэт он отпечатывал в голове одним взглядом, потом пара мгновений на то, чтобы наполнить этот силуэт деталями – особенностями внешности. Ян никогда не забывал увиденных лиц. Что касается фигуры, мог угадать мускулатуру человека, скользнув взглядом по тому, что обычно доступно: шея, предплечья, и буквально сквозь одежду определял рельеф. Строение и пропорции скелета выстраивал по росту, плечам и бедрам. Он никогда не ошибался.