Наделив своего героя острым и глубоким умом, сильным темпераментом и завидной жадностью к жизни, Мольер все же казнит Дон Жуана за душевную опустошенность, за потерю самой потребности идеала, за полное равнодушие к людям. Этот тип аристократа, снявшего с себя всякую ответственность перед обществом и живущего трутнем, был Мольеру глубоко ненавистен. Отголоски этого авторского чувства слышны в укорах Сганареля: «Может, вы думаете… что все вам позволено и никто не смеет вам правду сказать? Узнайте же от меня, от своего слуги, что рано или поздно… дурная жизнь приводит к дурной смерти…» И хотя в этой отповеди слышна комическая интонация, но предсказанное в ней сбывается. Финал «Дон Жуана» широко известен: за этой театральной метафорой скрывается вполне определенная мысль о неизбежности суровой кары всякому, кто преступит законы человеческой морали.
Так в двух своих высоких комедиях, сохраняя верность заветам площадной сцены, сохраняя динамику действия и яркость красок, Мольер с тем большей силой показал, как поруганы величайшие идеалы прошлого — догматы христианства, ставшие маской ханжества, и кодекс рыцарской доблести, прикрывающей собой цинизм и насилие.
Но разрушился и идеал нового времени — первая заповедь гуманизма — человеколюбие. Новая комедия Мольера, написанная им в самый разгар битвы за «Тартюфа», называлась «Мизантроп» (1666). В отличие от Тартюфа и Дон Жуана, Альцест не имел литературных предтеч. Он был выращен в самой душе автора, он действовал в среде, где жил сам Мольер, и в те самые дни, когда шла борьба за пьесу о Лицемере.
Главный враг Альцеста существует за кулисами действия. Но из слов мольеровского протагониста вырисовывается фигура, во многом сходная с Тартюфом, — это лицемер, шантажист и клеветник, способный даже на арест Альцеста. Дело клеветника было явно неправым, но все оказалось так, что негодяй победил.
Он, задушив меня, добился своего —
Так ложь над истиной справляет торжество! —
возмущенно восклицает Альцест и тут же говорит, что свершившаяся несправедливость дозволяет ему
Кричать, что на земле царит неправда злая,
И ненавидеть всех отныне, не скрывая.
Впервые создается образ общественного борца и трибуна, чья главная цель — бросить в лицо общества горькие слова истины, во всеуслышанье сказать:
Везде предательство, измены, плутни, льстивость,
Повсюду гнусная царит несправедливость.
С такой речью Альцест обращается к своему приятелю Филинту. Последний же призывает Альцеста смириться с несовершенством человеческого рода и руководствоваться в своем поведении здравым смыслом, а не порывами сердца. Мольер, который сам нередко выводил на сцене здравомыслящих людей учителями жизни, теперь, в обстановке ожесточенной идейной борьбы, понимает унизительность позиции Филинта. Указывая на безнадежность борьбы против пороков, гнездящихся в обществе, здравый смысл полагал, что разумнее, охраняя себя от дурных проступков, жить, приноравливаясь к общественному мнению. Но такая философия, по существу, была не так уж далека от двуличия Тартюфа.
Яростный враг всякой кривизны души, Альцест отвечает Филинту:
Но раз вам по душе пороки наших дней
Вы, черт меня возьми, не из моих людей.
Своего героя Мольер изображал не столько в борьбе с реальными носителями зла, сколько в ожесточенных столкновениях с идейным противником, — смысл этой дуэли был очень важен: скрещивались разные концепции жизни.
Примиренчеству Филинта Альцест противопоставлял совершенно иные правила поведения:
Нет! Мы должны карать безжалостной рукой
Всю гнусность светской лжи и пустоты такой.
Должны мы быть людьми; пусть нашим отношеньям
Правдивость честная послужит украшеньем;
Пусть сердце говорит свободно, не боясь,
Под маской светскости трусливо не таясь.
Вспомним, что слова эти говорились в накаленной атмосфере борьбы за «Тартюфа», в которой поведение самого Мольера меньше всего напоминало осторожную позицию Филинта.
«Должны мы быть людьми» — это восклицание Альцеста было как бы ответом на фанатический вопль Оргона, называвшего «человеком» Тартюфа. В представлении «мизантропа» истинные люди — совсем иной породы:
Я родился с душой мятежной, непокорной,
И мне не преуспеть средь челяди придворной.
Дар у меня один: я искренен и смел,
И никогда людьми играть бы не сумел.
Кто прятать мысль свою и чувства не умеет,
Тот в этом обществе, поверьте, жить не смеет.
Читать дальше