Екатерина Люмьер - Цветок Зла

Живое любопытство Уильяма меня по-настоящему пленяет. С ним интересно. С ним невозможно соскучиться. Даже если вы проводите целые часы в обширной библиотеке, которая досталась самому младшему из Холтов по наследству, или же гуляете по раскидистому шотландскому полю, собирая вересковые цветки и травы – я в них все еще совершенно не разбираюсь. Мне нравится его слушать. С ним всегда есть о чем поговорить. А когда он молчит, мне доставляет особое удовольствие на него смотреть: как Уильям перелистывает страницы читаемой книги, делает записи мелким ровным почерком в тетради, натирает канифолью смычок или же просто спокойно спит. С ним в мою бессмертную жизнь пришел покой, который был мне так необходим.

Ему почти двадцать восемь. За два с половиной года его лицо приобрело еще большую утонченность, даже хищность. Глаза – цвета хризопраза, дьявол – стали смотреть проницательнее. Он стал понимать и осознавать мир вокруг себя еще сильнее, стал еще более чувствительным ко всему происходящему. Ему открылись тайны потустороннего мира, изучением которого Уильям стал заниматься, когда к нему вернулись не только все воспоминания Вильгельма, но и все его умения и навыки. Он овладел румынским и старорусским, ведал черную магию и открыл в себе столь сильное интуитивное и бессознательное, стал проникать за грань настоящего, по крупицам осязая и предсказывая будущее.

Но сейчас он просто лежал в кресле напротив меня и спал, пригревшись у камина, где вовсю горели поленья. На убыль шла первая неделя нового года. Через два часа наступит 6-е января, его день рождения. Уильям этот праздник очень сильно не любил. Он рассказывал, что в детстве в этот день собиралось очень много людей – друзей и знакомых родителей – и все дарили бесполезные для мальчика подарки, говорили слишком много пожеланий, каждое похожее на предыдущее, слишком много улыбались, слишком много его дергали и не давали спокойно заниматься своими делами. Уильяму не было интересно чужое внимание. Особенно в таком количестве. Нет, конечно, мое внимание он ценил, но вящую докучливость молодых и старых господ, с которыми его ничего не связывало, кроме родителей, он по-настоящему невзлюбил.

Его самым дорогим и единственным, буквально драгоценным, подарком была скрипка, которую Адам вручил младшему брату в десять лет. И которую младший Холт не выпускал из рук вот уже почти двадцать. Ее удалось – и только ее! – спасти при пожаре на Глочестер-плейс. Я был немало удивлен, а Уильям был счастлив. Он не выпускал ее из рук, когда миссис Эддингтон, с которой мы встретились через неделю после происшествия, отдала святую драгоценность моему возлюбленному.

И на ней же Уильям играл на похоронах своего брата. Скрипка тоскливо пела в его руках, и через музыку он делился не только своей болью и скорбью, но и невысказанными словами любви к Адаму, о которых молчал всю жизнь, просил прощения и давал обещание, что будет жив и будет счастлив, несмотря ни на что, и что всегда будет помнить своего брата. Я думал, что от этой боли у меня разорвется сердце. И с тех пор он не брал ее в руки не меньше полугода. Притрагивался, пытался что-то сыграть, а потом закрывал и убирал подальше с глаз.

Вчера он играл танец Принца Оршада и Феи Драже из «Щелкунчика»¹. Музыка лилась из-под смычка, заполняя комнату волшебством и светом. Снег кружился за окном, трепетали от легкого дуновения ветра, проникающего сквозь старые окна, огоньки свечей. Забывшись, он играл, отдаваясь мелодии, полностью став ею – двигался и дышал в унисон, закрыв глаза и растворившись в звуках. Это было прекрасно. Это была наша новогодняя сказка.

Он проснулся за полчаса до полуночи, выронив лекции Рескина². «Светоч Истины» – глава, которую Уильям читал – жутко его утомила и сморила. Впрочем, я был с Уильямом согласен – достаточно нудный и тяжелый труд теоретика искусства было иногда просто невыносимо читать. Я пытался. Мне не понравилось, а потому я предпочел слушать об искусстве от самого Уильяма: он глубоко интересовался и живописью, и театром, и музыкой, а литературу любил такой особенной любовью, что обязательно читал несколько книг сразу. И, как он говорил, самое главное – читать различное, не смешивая и не перекрещивая.

Холт потянулся в кресле, придерживая плед, вытягиваясь во весь свой немаленький рост, стараясь не упасть в неудобной позе. Спросонья он выглядел забавно и очень мило: растрепанные кудри, небрежность и неловкость в движениях, умиротворенное выражение лица – на некоторое время «хищность» черт сглаживалась легкой вуалью расслабленности.