Дон Нигро - Пьесы Зоара

Шесть актеров (3 женские и 3 мужские роли). Из саги «Пендрагон-Армитейдж». Трагическая история любви Бена Палестрины и Анны, его немецкой переводчицы, рассказанная в девяти коротких пьесах, но из отдельных пьес складывается на удивление цельная история. У Дона мне ничего подобного не встречалось. Есть ли у других драматургов, сказать не могу. Пьеса-шедевр. Блестящая роль для актрисы 25 лет.

Лабиринт из девяти пьес:

ЖЕНА ЛОТА /LOT’S WIFE

В ОТЕЛЕ ПРИЗРАКОВ/ IN THE PHANTOM HOTEL

ЕГИПТОЛОГИЯ/ EGYPTOLOGY

РЕЧНЫЕ РАКИ/ CRAYFISH

НОЧЬ НАД ЧЕРНОЙ ВОДОЙ/ NIGHT OVER DARK WATER

НИМФЕНБУРГ/ NYMPHENBURG

ВОПРОСЫ/ THE QUESTIONS

ВАЛЬПУРГИЕВА НОЧЬ/ WALPURGISNACHT

ЗОАР/ ZOAR

Эти девять взаимосвязанных пьес должны играться вместе в один вечер и в последовательности, указанной выше, с одним антрактом между «Ночью над темной водой» и «Нимфенбургом», а каждая индивидуальная пьеса должна указываться в программке. Пьесы могут также ставиться по одной или группами по две-три.

( Свет падает на АННУ, женщину старше двадцати. Она в футболке, которая ей велика. На груди написано одно слово – «ЗОАР». Вокруг темнота ).

АННА. Иногда мне снится, что я – жена Лота, женщина, застывшая во времени, здесь, у Мертвого моря, превращенная в колонну из соли. Верблюды слизывают с меня соль. Проходят сотни миль, водят языками по моему телу, вверх и вниз, а потом уходят. Похоже, горбатые сообщают друг другу, что я – девушка, которая позволяет себя лизать. Теперь вы можете подумать, что стоять целыми днями на солнце и позволять верблюдам лизать себя, это и есть полнокровная, приносящая удовлетворенность жизнь. Отнюдь. Но есть и плюсы. Скажем, у меня есть время, чтобы поразмышлять о моих многочисленных грехах. В чем, собственно, состоит ужасное преступление, за которое меня наказывают столь особенным образом? Думаю, я согрешила, обернувшись. Капризный, вспыльчивый Иегова замыслил уничтожить города на равнине, потому что тамошние жители проявляли излишнюю изобретательность по части плотских наслаждений. Но Авраам напоил божество и уговорил спасти хотя бы одного праведника, каковым, вот повезло, оказался Лот, его соплеменник и мой муж. Но бог выставил условие (а боги-мужчины обожали всякие условия и ревностно следили за их выполнением): никому не оглядываться. Я знала условие, но все равно оглянулась на равнинные города. Не от злобы, любопытства или зазнайства. Просто там осталась моя дочь, и я места себе не находила из-за того, что бросила ее в горящем городе. Вот я и остановилась, оглянулась и застыла. Так началось мое общение с половиной верблюдов известной части вселенной.

Взгляд назад вызывает паралич. Особенно взгляд на созданное тобой. Я оставила дочь там, по другую сторону воды. Мертвое море залило ее кости, как пересоленный суп, а я здесь, застывшая и брошенная. Иногда песок заметает меня выше груди, подбирается к подбородку. Верблюды просто наклоняются и лижут мое лицо. Я даже прониклась к ним теплыми чувствами, что, наверное, говорит о степени моего отчаяния. Я даю им клички. Роско и Бугорок, Барнабас и Фред. Я знаю их всех. Верблюжата такие милые, лижут мне промежность. Где-то я даже начала ждать их прихода. Но пусть верблюд никогда не потеет, пахнут они все равно, как лошадиный навоз и козий сыр. И они кусаются. Но у них есть достоинства. Во-первых, они редко пьют. Мой муж Лот накачивался вином, потом бегал вокруг шатра голым и подкатывался с непристойными предложениями к овцам. Представить себе не могу, почему Бог его спас. Это все политика. Стервятники прилетают и кружат надо мной каждый день, словно не могут решить, рыба я или птица, живая или мертвая, десерт или дерьмо.

Из моих снов я знаю, есть место, куда я должна пойти, но не могу двигаться. Мое наказание – в моей инертности. Я навечно застыла на пол-пути. То, что я люблю, позади, куда должна идти – впереди, но я не могу убедить себя двинуться вперед или назад. Я знаю, где-то неподалеку есть убежище от этого отвратительного одиночества. Кто-то ждет меня там, в тени. Бог или дьявол? Не знаю. Думаю, может, это мой ангел смерти. Я закрываю глаза и вижу, как Ангел смерти ухмыляется мне с карты, что лежит на зеленом сукне стола штутгартской колдуньи. И в его глазницах и раззявленной пасти я узнаю отраженный образ моей любви. Ночами меня мучают гиены. Отсмеявшись, они поднимают задние лапы и писают на меня. Если бы я могла двинуться, если бы сумела сделать шаг, возможно, следующий дался легче, третий – еще легче.