Марсель Митуа - Аккомпаниатор

Нет? Конечно, я не был «звездой», но все же… Пятнадцатого августа в Эвиане меня выпустили сразу перед Шарлем Трене. Хотя, если говорить правду, на рождество я выступал уже в Каркасоне, и мне еще повезло — из жалости меня поставили заменять в антракте иностранного акробата, которому не дали визы. Это — мюзик-холл! И вот, с тех пор уже десять лет, как я аккомпаниатор. Ведь даже одинокому как перст надо на что-то жить. Аккомпаниатор! Нет, такой профессии не позавидуешь. Разделять страх — можно ли выйти на сцену без страха? — но никогда не разделять ни аплодисментов, ни гонораров. Вы считаете — это справедливо? И вот уже десять лет, как я — в тени, на сцене справа. Не освещаемый прожектором. А прожектор — это прекрасно, если бы вы знали, как сладостно ощущать его теплый луч, его ласку, он придает уверенность в себе… Показывает, что ты существуешь, что ты что-то из себя представляешь.

Нет-нет, не уходите, дайте мне постоять хоть минуту под прожектором… Минуту… Не бойтесь, я не буду показывать вам мой старый номер, нет, даю слово. Я не выжил из ума. Но все эти десять лет я так тосковал по вас, так мечтал, чтобы снова быть с вами, один на один… Просто стоять одному на сцене перед пустым залом — это совсем не то. Это со мной иногда случается, когда мы попадаем в город с хорошим театром… Часа за два-три перед спектаклем, когда все еще в ресторане, я прихожу под предлогом проверить, как настроен инструмент. И тогда, на темной сцене, я закрываю глаза и говорю… говорю, как сейчас с вами, или играю, вернее, воображаю себе, что играю… не на фортепьяно, нет. Я играю по-настоящему. Мне кажется, что я неплохой актер. Да, я знаю, что уже поздно все начинать сначала. Я умру аккомпаниатором… где-нибудь в Лилле, на детском утреннике, или в Монреале, за дверью, во время антракта. Он-то умер кумиром, это великолепная смерть. Умереть молодым — это вершина карьеры. Я-то умру аккомпаниатором, аккомпаниатором кого-то другого, другого идола. Клавиши всюду одни… Не беспокойтесь, где-нибудь я да пристроюсь. Аккомпаниатору ведь легче устроиться, чем примадонне! Вы уходите? Нет, не уходите… но уходите. Слушайте, что я вам скажу: это я его убил. Да! Я его убил, десять минут тому назад… Задушил собственными руками. Крак! Ах! Я был уверен… Я был уверен, что после этого вы вернетесь. Это вас по-потрясло! А ведь чтобы потрясти вас, нужно, чтобы… Нужно убить! Ох! Можно надрываться месяцами — и не выжать у вас ни улыбки, ни слезы… Я убил, это обычная бытовая драма, но в этом вы что-то находите, раз вы снова рассаживаетесь по местам. Э! Мне кажется — сегодня я буду иметь успех. Так вот, я его убил. И говорю вам об этом не потому, что фиглярничаю. Мне кажется, я испытывал потребность признаться. Перед вами, потому что вы разделяете со мной вину в этом убийстве. Да, медам и месье, мы сообщники! Неужели вы не понимаете, что я убил его только из-за вас? Теперь у вас мурашки по спине? Вы знаете, что, если бы из-за вас меня не бросало из Эвиана в Каркасон, а из Каркасона сюда, если бы вы не заставили меня аккомпанировать ему все эти десять лет, из этого темного угла справа, никогда бы я не стал убийцей… (Смеется.) Я вижу — угрызений совести у вас нет! Да и у меня тоже… в конце концов, мы убили его в зените славы. Поверьте моему слову — ему невероятно повезло! Он умер после десяти лет сплошного триумфа! Это исключительный случай. В мюзикхолльных кругах его будут приводить в пример, и вы увидите, как журналисты скоро напишут, что он имел бы успех еще лет тридцать… если бы жил. Вот так! Он умер «звездой», а я ею стану… на суде присяжных… О! Я не строю иллюзий, мне. выпадет всего неделя славы… педеля, не больше: одно убийство влечет за собой другое, и очень быстро! Но года через два-три, когда будет суд, мое имя напечатают в газетах крупным шрифтом, а под ним — моя биография… а потом — бац! Небытие, из которого я и вышел. Правда, славу не выбирают… Я бы предпочел другую — славу Люсьена Люка. Вы не захотели. Вы меня загнали в тупик, озлобили, вынудили прислуживать идолу мюзик-холла. Тень в тени. В чем была моя роль? Пичкать его вкуснейшей едой, которую он потом предлагал вам… но уже остывшей. Потому что, между нами, я считаю, что у него не было и капли таланта. Я говорю со знанием дела — достаточно я проработал с ним, для него. Все, что он делал, было фальшиво: я это хорошо знаю, потому что помогал ему. В трех моих притопах (делает два-три на чечетки) больше вдохновения, чем во всем его концерте. Но вам-то как раз нравилась его посредственность, ее вы возвели на пьедестал. Высшая несправедливость. И тогда я его убил. Почему? Да потому, медам и месье, что я был сыт по горло тем, что он ездил в спальном вагоне, а я в сидячем, тем, что он жил в роскошных отелях, а я в плохих, тем, как он представлял меня свысока — «мой аккомпаниатор!». Я больше не мог вынести его театрального жеста, которым он лицемерно на меня указывал, когда его вызывали на «бис», его спеси, его тупости, его бесцеремонности, его постоянного успеха… Не мог, не мог, не мог!.. И вот, когда он только что мне сказал: «Постарайся быть в лучшей форме, чем вчера вечером… Нам меньше аплодировали только из-за тебя, темпа не было», — я его убил, потому что он вызывал во мне отвращение… Вот теперь вы все знаете. Теперь можете расходиться. Убирайтесь. Убирайтесь же, говорю вам. Ну? Вы не уходите? Почему? Все кончено, вы уже все знаете… Уходите, прошу вас. Вы слышите? Я прошу вас, умоляю…

Читать дальше