Александр Андреев - Белый ковчег

ФОМА.Присниться всякое может, тем более, когда выпимши.

ЗАМШЕЛЫЙ.Обижаешь, Еремеич! Какой тут сон? Как сейчас ее вижу! Старуху мою не помню, какая она на лицо была, а эту ни в жисть не позабуду! Какой тут сон, Еремеич?

СТАРУХА. (Замшелому) Вы уж не обижайтесь: Фома Еремеевич – недоверчивый человек и привидений не признает. Я с ними тоже, правда, не встречалась, но думаю так, что знаем мы на свете не все, а скорей всего – и вообще очень мало. И скажу тебе, Фома, хоть ты уже и взрослый, но на всякий случай: если тебе чего-то не видно, нельзя быть так уж уверенным, что этого вовсе нет.

ЗАМШЕЛЫЙ.Вот это – правильно!

ФОМА.Что ж – мне не видно, а ему видно?

СТАРУХА.Знаешь, Фома, со мной такие вещи стали случаться, что и не знаю, как сказать… Я похожа на безумную?

ФОМА.Что ты, Вера, ты – всех умных умнее.

СТАРУХА.Ну так вот: ко мне кое-кто будто приходить стал и разговаривать со мной.

ЗАМШЕЛЫЙ.Ну вот! Правильно! А я что?

ФОМА.Кто к тебе приходит, Вера?

СТАРУХА.Бывает, что я мужа своего вижу, Вадима – вот, как тебя сейчас. И спрашиваю его, и отвечает он мне ясно. И никакой это не сон: я могу в это время сахар в чае помешивать и ложечкой звенеть.

ФОМА.Выходит, мерещится тебе?

СТАРУХА.Мерещится?.. Легче всего сказать, что мерещится. Часто что-то мерещиться стало… Но Вадим – это бы еще полбеды: случаются у меня и другие гости, каких я живьем никогда не видела. Александр Сергеевич, например, побывал у меня недавно.

ФОМА.Пушкин, что ль?

СТАРУХА.Если б он сам не сказал, что он – Пушкин, я б его и не узнала: не похож он на свои портреты. И знаешь, о чем он говорил со мной?

ФОМА.О чем же?

СТАРУХА.А, представь – о пустяках всяких: о моем здоровье, о погоде… Меня по имени-отчеству величал, а себя просил Сашенькой называть, либо Сашкой. Шутил, смеялся, а потом сказал: «Не удалось мне старость прожить. Старики что-то знают, чего я не узнал. Когда умираешь, ничего уже больше нового с тобою не происходит, кроме лишь одного».

ФОМА.Кроме чего?

СТАРУХА.Не сказал он, а я не спросила. Думала тогда, что поняла, а теперь не вспомню.

ФОМА.Сон – и есть сон.

СТАРУХА.А Фома – и есть Фома!

ФОМА.Пройдусь я, вот что!

ЗАМШЕЛЫЙ.Куда ты, Еремеич?

ФОМА.По делу. (Уходит) .

ЗАМШЕЛЫЙ.А, ну это – правильно.

НИНА. (Старухе) Обижается он, что ль на вас?

СТАРУХА.Обижается. Бывает. Что тут сделаешь? Он меня любит, а любовь обидчива.

ЗАМШЕЛЫЙ.А я вот не обижаюсь: Замшелый и Замшелый. Зато – жив-здоров. А иной – и не замшелый, а помер. Вот и рассуди…

СТАРУХА. (Замшелому) Так вы говорите, что овдовели семь лет назад?

ЗАМШЕЛЫЙ.Ну правильно: восьмой год пошел.

СТАРУХА.А у меня вот уже – семьдесят восьмой… И вы не помните лицо вашей жены?

ЗАМШЕЛЫЙ.Лицо позабыл. Фигуру помню: сухощавая. А лицо – как вспоминать примусь – ничего: блин перед глазами и все. А фигурой-то она была как бы навроде Панагеи.

СТАРУХА.Навроде Панагеи, говорите? Так вы, наверное, жену свою и видели!

ЗАМШЕЛЫЙ. (Крестясь) Избави, боже! С чего бы это Клавдия моя назвалась Панагеей?

СТАРУХА.Ну, кто знает, решила над вами подшутить. Нет?

ЗАМШЕЛЫЙ.Да не шутница она была, какие шутки! У нее не забалуешь! Не-е! Я Панагею видел.

СТАРУХА.А вы все же подумайте, вспомните хорошенько: не жена ли это ваша была?

ЗАМШЕЛЫЙ. (Растерянно) Не-е… Какая жена? Старуху-то мою Клавдией звать…

СТАРУХА.Нина, голубушка, а что, если я попрошу вас со мной прогуляться?

НИНА.Ой, да о чем разговор, поедемте! (Запирает кафе и увозит Старуху в каталке) .

ЗАМШЕЛЫЙ. (Один) Это что ж… моя старуха Панагеей заделалась? За какие заслуги? (Подходит к борщевику и кричит) . Панагея!.. Панагея!.. Панагея!

Из магазина выходит Бородатый с гитарой.

БОРОДАТЫЙ.Ты чего орешь, Замшелый, мать твою налево?

ЗАМШЕЛЫЙ.Ой, ё!.. Мужиком обернулась! (Опустившись на колени, крестясь) Христом-богом, правду скажи: ты – Клавдия?

БОРОДАТЫЙ. (Поднимая его с колен) Замшелый, ты хоть иногда закусываешь?

ЗАМШЕЛЫЙ.А, это – ты, борода…

БОРОДАТЫЙ. (Усаживая его за стол) И куда же это все подевались? Матрешку мою бросили… Только я песню спеть хотел, и нет никого. От тебя, небось, сбежали?