– И что говорят ваши друзья? – с неподдельным интересом спросил мой собеседник.
– Разное. Одни восхищаются, другие говорят, что Америка – это особый случай. В России, да и вообще в Азии, это не работает. Третьи…
Я немного замялся, прижался к могучему стволу, прячась от дождя:
– Третьи клянут «англосаксонское лицемерие». Дескать, на самом деле все наверняка было не так или не совсем так…
– Гм-м. И что вы им отвечаете?
– Я пожал плечами:
– Честно?
– Разве может быть другой разговор между двумя вирджинскими джентльменами.
Я смутился. Хорошо хоть меня не назвали британским лордом. Этот сумасшедший старик не переставал меня удивлять.
– Знаете, раньше я с воодушевлением защищал Вашингтона. Но пожив немного в этой стране, поработав журналистом в ее столице, насмотревшись на все эти партийные, семейные и финансовые кланы, я растерял часть своего воодушевления…
Незнакомец понимающе кивнул.
Меня это подстегнуло.
– Я думаю, что он отказался от власти по каким-то личным, весьма меркантильным соображениям. А может, так ему просто приказали его друзья-масоны, которых он побоялся ослушаться.
Мой собеседник расхохотался. Он хохотал так весело и искренне, что даже забыл прикрыть рот рукой. И я заметил, что у него совсем нет зубов. Кроме одного уродливого желтого обломка. Меня покоробило от брезгливости. В Америке я видел такую беззубость только среди бездомных на пляжах рекламной Санта-Моники. Но там люди были в лохмотьях, а не в генеральских эполетах.
И тут меня осенила догадка. Как же я не понял раньше?! Ведь передо мной стоял обыкновенный бездомный шарлатан. Проходимец, который промышлял на таких шоу, приставая к простофилям-туристам. Может быть спившийся, может быть давно потерявший работу и дом, но сохранивший природное аристократическое обаяние. Напоследок, по законам уже известного мне жанра, он должен будет попросить немного кэша. Надо, пожалуй, дать ему за экскурсию, решил я. Я попытался вспомнить, сколько банкнот у меня было в кошельке. Двадцатку давать было жалко. А доллар – слишком унизительно для старика. Хотя как раз на долларе красовался портрет Джорджа Вашингтона.
Портрет Марты Вашингтон работы Джона Волластона. 1757 год
– Мне пора идти, – холодно заметил я.
– Мне тоже, – непринужденно сказал собеседник, кивнув головой в сторону, где уже сворачивали палатки и снимали орудия с лафетов участники реконструкции.
Старик протянул мне руку на прощание и с лукавинкой подмигнул:
– Но, если вы, сэр, действительно хотите понять, почему президенты сами мечтают уйти в отставку, то я вместе с моей женой Мартой имел бы честь пригласить вас завтра на обед. Часов в шесть вечера вам будет удобно?
Мое журналистское любопытство снова взяло верх. Я непроизвольно кивнул в знак согласия, еще не осознав умом, что я делаю.
– Прекрасно. Тогда завтра ровно в шесть буду ждать у калитки, слева от каменных ворот на входе в усадьбу.
Старик по-дружески помахал рукой и широком шагом направился к полевому лагерю, где уже собирались все участники исторической реконструкции. Я несколько секунд смотрел ему вслед, потом, спохватившись, побежал к выходу из усадьбы.
Я опоздал на целый час. Друзья меня не дождались и уехали на такси. Зато ждала моя супруга, Наташа, которая тут же принялась выговаривать, почему я, как всегда, опаздываю и, как всегда, думаю только о себе. С первым я был почти согласен, но со вторым готов был поспорить.
После того, как я рассказал о встрече с чудаковатым стариком, она безнадежно махнула рукой:
– Ну, хоть мобильник ты взять мог, беседуя со своим Вашингтоном?
– Я отвечал, что не слышал звонка и что у здания усадьбы со стороны реки связь вечно барахлит.
В ответ Наташа вспыхнула:
– Зачем ты врешь?! Мы трижды ходили вокруг усадьбы. Это ведь не Зимний дворец, чтобы там можно было заблудиться.
Я ответил, что я стоял под вязом, с левой стороны, если смотреть со стороны реки.
Она сказала, что там нет никакого вяза. Я заупрямился, что есть. Она возмутилась, что нет и не было.
Мы ехали в машине. Шел ливень. Видимость была отвратительная. Наташа сидела за рулем, и я не хотел с ней спорить. Но я не выдержал.
– Я был под вязом. Мы прятались там от дождя. Он в десяти футах от угла дома. Его ветви как раз касаются крыши.
Наташа посмотрела на меня с тревогой:
Читать дальше