Сергей Ермолинский - Синее море

Д е л ь м а с. Нет. Но мне хочется погладить вас по голове.

Б л о к (улыбнулся) . Сговор, я же сказал — сговор!.. (И закрыл голову руками.) Скажу вам как на духу — поймите меня правильно, — ужас в том, что где-то на дне у меня сидит… Распутин. Не делайте испуганных глаз. Вам не угрожает исповедь блудного сына. Это гораздо страшнее. Он сидит во мне, так же растлевающе гнездясь, как сидит в России и точит ее. Страшный старец. Распутин. Да разве только он? Все они — живые и убитые — дети моего века, бедные, изломанные, исковерканные люди, — все они тоже во мне.

Д е л ь м а с. Я это знаю.

Б л о к (горячо) . Мутное, петроградское небо, дымные тучи в крови, отравленный пар с галицийских полей, эшелоны, взвод за взводом, штык за штыком, пинские болота, и дождь, и дождь, и желтые окна соседнего дома — по вечерам, по вечерам, и распахнутые ворота, откуда выходят серые, серые, сгорбленные люди. И молчание, которое нависает грозно!.. Что вы смотрите на меня, не удивляясь, а только смотрите? Что я, что я? И почему — знаете?

Д е л ь м а с. Потому что… может быть… я люблю вас?..

Громкий стук в дверь.

Голос за дверью: «Госпожа Дельмас! На сцену!»

Слышно, как оркестр уже начал вступление к следующему акту.

Д е л ь м а с. Ой, у меня потекли глаза! Вот до чего вы меня довели… (Быстро поправляет ресницы, воткнула большой гребень, встает — теперь она Кармен! — и, пробуя, щелкает кастаньетами, искрометно бросив взгляд на себя в зеркало, поведя плечом и обжегши его взглядом, выходит. Издали звучащий оркестр словно подхватывает ее выход.)

Б л о к.

Голос его заглушает бравая ария Эскамильо: «Тореадор, смелее в бой! Тореадор, Тореадор!..» Свет гаснет. Постепенно освещается просцениум, тишина, и Блока уже нет.

В полусумраке маячит П ь е р о в белом балахоне с гитарой, а в другом конце сцены появляется П а я ц.

П ь е р о (бренчит на гитаре, напевая) .

П а я ц (меланхолически делает сальто) . Алле-ап!

Узкий лучик падает на пол, протянувшись световой дорожкой, как воображаемая проволока. Из-за кулисы появляется 1-й к а н а т о х о д е ц, гладкорозовый старичок, в котором без труда можно узнать П и с а т е л я в б о б р а х — та же грива волос и так же вытарчивает длинный нос. Он движется по лучику, иногда не совсем уверенно балансируя. Из противоположной кулисы показывается 2-й к а н а т о х о д е ц — К р и т и к, з н а ю щ и й т о л к в т о м, ч т о н у ж н о. Это бледноресницый молодой человек с детским подбородком. И ежели приглядеться, то оба они, оказывается, участвовали в «Балаганчике», заседая в качестве мистиков. Теперь же все происходит как в цирке.

П и с а т е л ь (балансируя на лучике) . Почему вы такой веселый-веселый, Кориолан Игнатьич?

К р и т и к (движется навстречу, тоже балансируя) . А я всегда веселый, Веньямин Веньяминович. Ха-ха-ха.

П и с а т е л ь. Ха-ха-ха. В портфеле густо, в журнале пусто?

К р и т и к. Ха-ха! Не унываем! А вы, я вижу, кое-что припасли?

П и с а т е л ь. Живем с того, что пишем. Ха-ха! Ха-ха!

К р и т и к. Ха-ха-ха!

П и с а т е л ь. Пишем, — значит, не умираем. Ха!

К р и т и к (опасно балансируя портфелем) . Проявляю интерес.

П и с а т е л ь. Увы! Не роман, не повесть, не документальная проза…

К р и т и к. О вечный ужас! Неужели — пьеса?

П и с а т е л ь. Я не сошел с ума.

К р и т и к. Исследование, мемуар?

П и с а т е л ь. Нечто вроде.

К р и т и к. О ком же?

П и с а т е л ь (с трудом удерживая баланс) . Вы подаете знак! О Блоке.

К р и т и к (чуть не падает) . Н-да… Но… ведь было, было… Впрочем… (Быстро делает несколько шажков вперед и останавливается.) Что? Дата на носу? Когда? Не ошибаюсь?

П и с а т е л ь. При чем тут дата? Я не юбилейщик! Речь о ком? Речь о поэте, который…

К р и т и к. Который, который… (Утверждаясь прочно.) Не поэт важен, а что из него проистекает.

П и с а т е л ь. Извольте, уточню. Блок и Февраль. Блок и Октябрь.

К р и т и к. Осторожно, вы сейчас упадете. Сколько мне известно, он сразу после Февральской революции…