Гоар Маркосян-Каспер - Аукцион

Мечты.
А где-то —
не на пьедестале
Ты.
И вот
пускаюсь в путь,
Туда, где существуешь.
Ты — реальный,
Невыдуманный…
И чужой …
Чуть-чуть.

В трясине подушки тону головой.
Увяз обессиленный вихрь волос.
Мечтала в снегах, под прохладной луной —
Не довелось, не довелось.
Безверья и веры предательский стык…
Раздавленная прилипла звезда
К обожженной спине…
Любовь, где же ты?
Ты здесь?.. зачем?!. ты видела?..
Да.
Дрожит всем телом, забившись в угол.
Затравленно смотрят звереныши глазки
Из норок гласниц.
Черна, как уголь…
Касаюсь ее — на руках моих грязь…
Любовь…
дитя…
прости… дай мне силу
жить.
Ты же знаешь, как это было,
Ты же помнишь…
Глаза — как ножи,
Милостыня слов, небрежно брошенных
Докучливой душонке-нищенке…
Огромная, как тоска,
Вселенная —
неподвижная,
Изготовившаяся для броска
На меня —
несчастную, слабую, ничтожную…

Любовь…
дитя…
прости…
Что ты знаешь о жизни, глупенькая, маленькая?..
Известно ли тебе, что необъятное, как мир, сердце
запросто помещается в обыкновенной горсти?..
Непонимание —
Как великая пустыня,
Полная тысячелетних развалин…
Что рядом с этим все остальное… песочек на детской
площадке…
Прости…
Любовь…
дитя…
как ты сурова,
как ты жестока,
как ты беспощадна,
как ты…
права!

Какой тут откупишься данью?
Занавесишь ладонью лицо?
Всеобщая подлость —
не оправданье
каждому из подлецов.

Родилась я черной пантерой —
Необузданной, быстрой, гибкой.
А живу я не мясом —
верой,
Не кровью —
надеждой зыбкой.

Родилась я черной пантерой —
А в миру я слыву котенком.
Упрямо солнце незрячее
Свой сияющий лик отворачивает
От моего.
А в потемках
Все кошачие серы.

Родилась я черной пантерой.
Глазом зеленым сверкаю,
Спину дугой выгибая.
Но друзей-леопардов стая
Меня не признав,
убегает.

Здравствуй, Давид!
Как живешь? Как дела?
Эта ротонда тебе не мала?
Впрочем, зачем же мала — недаром
Вся Флоренция служит футляром
Тебе уже долгих пять сотен лет…

Скажи, Давид, ты помнишь иль нет?

Помню, конечно.
Как мог я забыть
Дни, когда начал видеть и жить.
Веками, невиданно долгий срок,
Я был заключен в беломраморный блок.
Век за веком теряя терпение,
Я ждал, я ждал освобожденья.
Голос — от тесной тюрьмы ключом —
Вдруг прозвенел:
«Здесь Давид заключен!»

Дни были узки, как шпаги жало.
Раздвинув пределы их, ночью бежал он
К счастью, что жизнью целой оплачено,
Чтоб, ненасытной страстью охваченный,
Самозабвенно к камню прильнуть
И впиться резцом в его белую грудь.
Властной лаской своих мудрых пальцев
Вынудить камень расслабиться… сдаться,
Покорно ему отдаваясь во власть.
Пред силой великой любви его пасть,
Вкусив его сердца великую нежность,
Покрыть его пылью невинности снежной.

Так было.
И камень, покорный ему,
Распался, мою разрушая тюрьму.

Я помню то, что другим не дано.
Я пил радость дней, хмельных, как вино.
Я не считал те мутные годы —
Годы тиранов, годы свободы.
Горели костры, и мысли жгли в дым…
Все реже, все реже мы виделись с ним.
Жизнь его тихо клонилась под вечер.
Старел и мрачнел он с каждою встречей,
Рассказывал горько, хмуро, устало…
Так было.
А вскоре его не стало.

Но память о нем потоки столетий
Не захлестнут. Ведь мы, его дети,
Живем мы, и вдаль нас уводит дорога.
Рукой человека, подобного богу,
Мы созданы были.
Сама посуди.
Чем божьим уступят его творенья?..

Опомнись, Давид! Ну что за сравненье!
Опомнись, Давид!
Давид, погляди.

Вот фрески Систины, а вот и люди —
Сутулые, хилые, с впалою грудью,
Кривыми ногами и дряблым телом —
Мы разве созданья Микеланджело?

Каким был бы мир, если бы бог
Так вдохновенно творить бы мог!

Слишком много у света сторон.
Чересчур уж кругла земля.
Слишком мало концов у дорог.
Слишком ноги слабы у меня.
Не по силам весь мир обойти,
Окунуться во все моря.
Я свалюсь в середине пути.
Значит, что?
Начала я зря?..

Кто-то где-то, а я —
повсюду.
Я ручьями теку в пустыню.
Сотворите со мной чудо —
Соберите меня воедино.