Ульяна Гицарева: Антарктида

Левон. Энергия что ли?

Клюшников. И не энергия… Это талант вроде… Черт его знает, и не талант. Какая-то такая штука… И не у каждого она в лице есть. У кого нет – не появится. А есть – пропасть может.

Левон. И что это значит, если есть?

Клюшников. Человек делом занят и себе не изменяет. А пошел поперек – всегда на лице отпечаток.

Левон. И у Гитлера был столб?

Клюшников. Был.

Левон. Так он же сволочь! Или столб и у плохих есть?

Клюшников. У разных. И у слабых, и у сильных. И у плохих, и у хороших. Вот раньше как полярников привезут на смену, я в первый же день знаю, с кем можно работать, а кто на уши сядет, сорвется или подведет. В тех столба сразу нет.

Левон. А у меня есть?

Клюшников. Да, пока что есть. А бывает, вижу, ломается у человека в лице столб. Держится просто на ниточке, но держится. Значит, сам про себя чё-то почуял. Я таких больше всего уважаю.

Левон. А без него нормально жить можно?

Клюшников. Без него даже лучше, но я с таким говорить не хочу. Пусть живет. Рука-то болит?

Левон. Не знаю. Я не чувствую ее.

Клюшников. Давай еще пошевелимся. Главное ноги. Без руки жить можно, а без ног ты – самовар. Давай-давай…

Левон. Боль мучать не может. Вот когда ее нет, становится по-настоящему страшно. Но если страшно, значит, еще жив. И сразу не страшно. Так можно откладывать все лишние чувства до бесконечности, все ненужное. Как лишние вещи из рюкзака. Мне в последний поход лишнего не нужно. Пока не останется последнее, главное, на самом дне: я жив.

…В ту осень была такая зима… И, как назло, работы – лопатой не перебросать. Когда круглосуточные дни закончились, я уже не мог заснуть. Мотался ночью из комнаты в кухню. Автоматически растягивал двумя пальцами резинку трусов, она шлепалась о бока, только будила меня. Надо устать, устать до самого конца, до самого предела, чтобы просто упасть, потерять сознание и посчитать это сном. Надо обнять дерево. Дерева не было, был полированный шкаф. Я обнял его, а потом открыл. Там висела бабушкина бобровая шуба шестидесятого размера. Мех в три пальца толщиной. Она – мое спасение, мой клад! Скорее! Включить свет! Съесть! Что там? Баранка? Да! Пусть! Мне нужны силы, а то я падаю с ног. А впереди много дел.

Я сошью из этой шубы комбинезон! Оставлю только дыры для глаз, чтобы снег не хлестал по щекам! А на глаза очки для плаванья! И на велосипед! И ничего с собой не нужно тащить! Я не замерзну на снегу в лесу! Бабушкин бобер спасет меня. Можно ночевать прямо так, сразу, как слез с велосипеда. Вот это будет жизнь! Даже звери считают меня за своего… Хотя нет, это уж слишком… Нужны рога… Где-то и рога же были, лосиные, на антресолях. Конечно! Вот и рога. Спилить! К черту олений лоб, рога пришить к бобровому капюшону, и мне не страшен даже медведь. Всё! Держитесь! Левон всесилен! Мне не страшна ваша зима! Нужна застежка…

И вот тут меня вырубило. А утром началась температура, и я по привычке читал проклятую Ахматову. Мама зачем-то раньше подсовывала ее, когда я болел. И теперь томик всегда лежал в ящике с лекарствами… «Шутка. Все, что было. Уйдешь, я умру…» Идиотизм… Какой идиотизм! Мечта рухнула! Я никуда не поехал. Я лежа писал курсовую, мазал нос и уши бальзамом «Звездочка» и хотел умереть. Представлял, что лежу смертельно раненый. Истекаю кровью. Смотрел на свои нитяные вены. Будто из них льется кровь. Я не могу ее остановить. Но я не умер тогда.

Старуха

Мишка. Посмотри на меня, пожалуйста, Полярная звезда. Я точно не знаю, как ты далеко и есть ли ты на самом деле. Немилосердно высоко живешь. До тебя не допрыгнули даже мои летающие братья Белка и Стрелка. Ты как алмаз во тьме ночной.

Старуха

Мишка. Когда полгода назад зашло солнце и на Антарктиду упала смертельная тьма, ты появилась. Ты единственное, что напоминает здесь о том, что ночь имеет конец. Пожалуйста, мерцай. Мерцай, Полярная звезда, всю бесконечную ночь.

Старуха.

Мишка. Путешественник не сводит с тебя глаз. Он мой лучший друг. Я знаю, что лучшие друзья не возвращаются. Но мне некого больше просить, и я прошу тебя, Полярная звезда. Продолжай мерцать, чтобы он не сбился с пути и верил, что я приду за ним.