Исидор Шток - Пьесы

М и л о ч к а. Как же, Старшой, непременно приеду.

С у ш к и н. Потому что мы без тебя не можем. И ты без нас не можешь. Ты нас в свой список запиши, летающий сталевар.

За окном светает. В клетках запели птицы. Они поют все громче и громче. И вот уже птичий гомон и пение заливают весь театр. И на этом фоне звучит песня о палатке с зеленым оконцем.

З а н а в е с.

1975

Я — мне 17 лет.

АННА НИКОЛАЕВНА ОХОТНИКОВА.

НИКОЛАЙ ОСИПОВИЧ ОХОТНИКОВ — ее муж.

ПАПУ — свекор.

СОНЯ — дочь Охотниковых.

ИЗУМРУД — муж Сони.

ВАСИЛИЙ ИВАНОВИЧ СКРЫПЧЕНКО.

Я. Я начинаю рассказ о себе, о Петровском парке, о моих друзьях, о годах, прожитых здесь, в районе столицы, называемом Фрунзенским, о домике, где жила дорогая мне семья.

Не обращайте внимания на мое помятое годами лицо, на лысину и на седые волосы. Мне сейчас всего семнадцать лет. Не удивляйтесь, только семнадцать. Я живу в Москве, но определенного местожительства у меня нет. Ночую в разных местах: то у друга моего отца, то у любовницы двоюродного дяди, то у товарищей, то в ложе театра, в студии которого занимаюсь. А сейчас я пришел сюда, в Петровский парк, потому что условился встретиться здесь с одним человеком. Я шатаюсь по осенним аллеям Петровского парка. Рябина, липа, клен, березы сопровождают меня. Листья у них тяжелые — желтые и красные. За деревьями — карминовые стены Петровского дворца, серебряный купол главного здания, низкие стены конюшен, кирпичная ограда, башенки, большая отцветающая клумба посреди площадки… Я один, совсем один на всем свете. Родители далеко и живут порознь в разных городах. Братьев и сестер нет. Нет ни комнаты, ни угла, ни денег, ни имущества — ничего нет. Мечтаю стать артистом, но, наверно, не буду. Нет для этого ни внешности, ни голоса, ни дикции. Я еще никого не люблю. Что такое любовь, знаю только по книжкам, которых прочитал множество, без разбору. Кучи книг, целый поезд с книгами уместился у меня в голове. И еще музыка. Обрывки разных мелодий, целые симфонии, оперы, оперетты, песенки, оратории и стихи. Стихов так много, что их хватило бы на несколько шкафов.

«Парк Петровский. Бегу. Ходынка за мной. Впереди Тверской простыня… Мальчик шел в закат глаза уставя. Был закат непревзойдимо желт. Даже снег желтел в Тверской заставе. Ничего не видя, мальчик шел… Был вором-ветром мальчишка обыскан. Попала ветру мальчишки записка. Стал ветер Петровскому парку звонить: — Прощайте… Кончаю. Прошу не винить…». Эти чужие стихи я громко декламирую, как свои собственные… Вот и он! Идет навстречу, небольшого роста, в потрепанной кожанке, в галифе и в крагах, в военной фуражке, только без звездочки, с лицом загорелым и окаймленным баками, со шрамом на щеке, со стеком в руке. На конце стека — кожаная петля. Это мой новый друг.

С к р ы п ч е н к о. Друг! Извини, опоздал — задержался на конюшне.

Я. Забыл сказать, что он работает на ипподроме — не то жокеем, не то конюхом, не то тренером.

С к р ы п ч е н к о. Ставку двухлеток с завода привезли. Ну, красавцы, ну, резвачи! А ты небось заждался?

Я. Я здесь всего несколько минут.

С к р ы п ч е н к о. Зря ты, брат, вчера так разволновался.

Я. Да ведь вы меня чуть не пристрелили.

С к р ы п ч е н к о. Что за беда?! Пальнул разок-другой. Да и не в тебя, а в люстру…

Я. Он садится рядом со мной на скамью. (Рассказываю публике.) Вчера получил стипендию за целый месяц. Семнадцать рублей пятьдесят копеек. А так как почти не ел целую неделю, пошел поужинать в ресторан «Прага» и заодно послушать знаменитый хор Охотникова и великую певицу Нюшу — контральто и красавицу. Сижу за колонной, хор заливается, сейчас встанет со стула она, в черном платье, с красным цветком в волосах. Выходит… И вдруг какой-то пьяный нэпман, рябая рожа, лезет на эстраду. В руке пачка денег, тянется к цветку в волосах Нюши. И кричит что-то, деньгами размахивает и хочет ей в декольте червонец засунуть. Тут срывается с места — он сидел рядом, за соседним столиком, — маленький человек в крагах, со стеком в руке и лупит кожаной петлей нэпмана по его рябой роже. Тогда друзья нэпмана, тоже пьяные, вскакивают с мест, бросаются бить человека в крагах. Я, разумеется, тоже бью стулом по голове какого-то нэпмана, что поближе ко мне. Они наседают, начинается свалка… Вдруг человек в крагах вынимает пистолет и стреляет в люстру. Летят осколки, гаснет свет, швейцар свистит, а краги хватают меня за руки, и с криком «По коням! Аллюр три креста» мы бежим по ночному Арбату, забегаем в переулок, оттуда через сквозной двор — на Молчановку… Свистков не слышно, погоня отстала, человек в крагах обнимает меня. «Будем знакомы! Василий Скрыпченко, боец Первой Конной». Мы гуляем по ночной Москве, и он мне: «Ты благородный парень! Не конник случайно? Я тебя чуть не пристрелил, ты уж извини. Приходи завтра в Петровский парк ко дворцу, я тебя поведу к Охотниковым, познакомлю. У них завтра свободный день, а ихний зять… Помнишь, в красной рубашке с серьгой в ухе танцевал? Это мой фронтовой дружок». И вот я здесь, и он здесь — Вася Скрыпченко. Знакомьтесь.