Игорь Соболев - Моя деревня

З а н а в е с.

Та же декорация. Нарядный К у з ь м а на столе гладит белье. В сенях хлопнула дверь — он вздрогнул. Убрал утюг и белье, метнулся к зеркалу, пригладил волосы и замер в ожидании. Входит Ч е р н о в а. На ней добротный светлый костюм, на голове легкая светлая шаль. В руке чемодан и большая дорожная сумка. Она мельком глянула на письменный стол, поставила вещи, двинулась к Кузьме, а он, радостный, растроганный, кинулся ее обнимать, целовать.

К у з ь м а. Катенька, ласточка моя! Светлая ты моя! Изождался. Истосковался.

Ч е р н о в а. Да я сама соскучилась.

К у з ь м а. Садись, садись, Катенька. Давай сапожки сымем. (Стягивает с нее сапоги, поспешно несет тапки.) Скинь платок-то, душно. Дай пойдем, я тебе солью, освежись с дороги…

Ч е р н о в а. И за что ты, Кузя, меня так любишь? Или за мои чины-награды?

К у з ь м а. И с чего это? Мне ж раньше, как ты просто моей женой была, куда проще жилося, безответнее…

Ч е р н о в а. И сама-то никак в жизнь новую не войду. Хоть и почета много, а хлопот… Куда там! (Скинула на диван платок.)

Кузьма аккуратно складывает его. Она прошла по избе.

Вот везде прекрасно, а дома легче. (Останавливается перед письменным столом.) Это чье?

К у з ь м а (гордо) . Наше.

Ч е р н о в а. Купили без меня?

К у з ь м а. Правление тебя премировало за надои…

Ч е р н о в а. Ни к чему. Раньше можно было меня премировать, а теперь… Пусть лучше учительнице подарят. Ей за ним работать. А мне другой подарок нужен — ферма новая.

К у з ь м а. Да неудобно, Катюша… Люди к тебе с почтеньем, а ты вроде как бы зазнаешься… И потом ведь Киселев это от души.

Ч е р н о в а. Ну, бог с ним. Пусть стоит. Ларисе в приданое пойдет.

Подходит к Кузьме. Нежно провела рукой по его щеке.

Ишь ты, гладкий какой. Ждал. Готовился.

Он обнял ее, поцеловал.

Не будь ты, Кузя, таким добрым и внимательным, за что тебя любить? Вчера, видать, опять прикладывался?

Он виновато опустил голову.

К у з ь м а. Все, Катенька! Все! Закончил и забыл.

Ч е р н о в а. И почему я тебе верю? Видно, надеюсь… Ну, вот что! Я девчат позвала… С приездом хочу товарок своих угостить… гостинцев раздать. Не пей при них-то. А?

К у з ь м а. Да я уж и так без силы и без воли, а ты меня сама подбиваешь.

Ч е р н о в а. Вот что, Кузьма. Сегодня я запретить тебе не могу, потому — праздник. Но имей в виду — подведем черту. Так, Кузя?

К у з ь м а. Правильная твоя мысль, Катюша, про черту. Ну ее к черту, эту заразу! А то ишь, вся «физгармонь» мятая, глазенки, как у кота, желтые, ну чего нутро травить! Права ты, Катюша, совершенно в точном виде.

Ч е р н о в а. Ну, посмотрю! Иди слей!

Они выходят в сени. Некоторое время сцена пуста. Потом К у з ь м а вбегает в избу, кинулся к серванту, выдвинул ящик, выбирает полотенце получше — и снова в сени. Через короткую паузу они входят в обнимку. На Черновой модная кружевная кофточка заправлена в юбку. Кузьма бережно держит в руке ее жакет. Чернова на ходу утирается.

Я тебе, Кузенька, ботинки привезла, модные, красивые, французские.

К у з ь м а. Ну к чему это, Катюша? К чему? Что я, хмырь какой столичный? Ты вот у нас на виду. Себя обряди толком.

Катя подает ему коробку с ботинками.

Спасибо, ласточка. (Нежно подхватил ее, поставил на ноги. Ткнулся лбом в щеку.) Не стою я тебя, Катюша. И не говори. Сам знаю.

Ч е р н о в а. Ну что это еще за слова такие непригодные? Если б кто хоть раз видел, как вот мы с тобой наедине, вдвоем… нешто кто б усомнился? Нешто кто бы смог меня спросить: «За что такого любишь?» А ты у меня все двадцать два года самый красивый, самый дорогой. (Катя обняла его.)

Шум в сенях. Они разошлись в разные стороны. Входит Л а р и с а.

Л а р и с а. Мамочка… Мамочка… Мамуленька…

Ч е р н о в а. Да что ты, доченька? Да пошто так? Да опомнись, девонька…

Л а р и с а (плачет) . Не уберегла. Ссамовольничала! Погиб у нее теленочек. Погиб!

Ч е р н о в а. Вот это обрадовала!

Л а р и с а. Мне теперь на селе и глаза не показать! Уеду я к Ваське! Нет моей моченьки!

Ч е р н о в а. Нет. Раз от тебя урон — отработаешь! Горько! Жалко! Виновата! Да нешто ты от злого ума так? Ведь нет же! (Она повела Ларису к дивану, усадила рядом с собой.) Жару в тебе, доченька, много. Молодость цветет. Вот Володька-пастух глаз с тебя не сводит. Замуж бы пора. Как думаешь?

Л а р и с а. Да гори они, все эти женихи! (И вдруг почти спокойно.) Я всю ночь в родилке была. Звездочка так охала, стонала. Ну, мочи нет смотреть на нее. А я сама сморилась до невозможного. Постелила соломы рядом с ней, прилегла к ней, к голове. Она уткнулась мне мордой в плечо и так стала в глаза смотреть. Я ей: «Звездочка! Ласточка! Ну, потерпи! Ну, не мучайся!» Она стонать перестала. И вдруг гляжу — у нее слезы из глаз. Медленные. Тягучие. Ну, не стерпела я, разревелась сама. Жуть — и все. Пришла сестра, прогнала меня. А он мертвым родился. Придушила его Звездочка. Никогда я себе этого не прощу. (И она залилась слезами.)