Игорь Соболев - Моя деревня

Б у л а т о в. Все правильно, но с Давыдовым такой тон недопустим.

Л и н ь к о в. Недопустим? А ему на производителя хлеба, на крестьянина, орать допущено? Или он так полагает, что крестьянин — темнота? Вон как у Льва Толстого читал: «темная сила»? Да, темная! Темная. Только в другом смысле. Я вон темной ночью спать должон, я не могу, все меня подкидывает на постели. Встану на свово буланого верхом — и в степь еду. Едешь-едешь, оглянешься — боже ж ты мой, и куды я заехал, а вот остановиться не могу! Потому как это все мой простор! Простор! Ни конца, ни края не видать! Как в океане! В океане хлеба! Земля теплом дышит. Будто сама к ногам ластится. Каждая травинка на дороге, каждый стебелек пшеничный на меня смотрит, любуется! И так вот еду я по темным ночам, и светлеет моя седая буйная голова от одной неугомонной мысли, что весь этот простор мне виден для создания блага. И вдруг семена у меня забирать?! Семена! Всему этому хлебному морю начало! Я? Вон! Иди-ка сюда! Глянь в окно! Небо видишь? Видишь! А края земли не видать. И вся в наряде! Вот так до самой бесконечности земля крестьянином хлебами убрана. А вон, слышь, слышь? Трактора! Стрекочут! Цекотят, как кузнечики! Слышишь? Это ж песня распрекрасная! Оркестр! Симфония! Иван Севастьян Бах! Приезжай — те на пластинке сыграю! А вы с Давыдовым не думали, не ведали, что крестьянин ноне поэт, конпозитор хлебных симфониев! И вдруг на него орать… Может, не все складно в крестьянине… Может, и руки мозолистые, шершавые… Так вот, я по сему поводу вас с Давыдовым спытать удумал: кто же страну кормит-поит? Не трудящий ли крестьянин, что из земли все для продолжения жизни производит? Нет, теперь ты помолчи. Я сам отвечу! Крестьянин!

Б у л а т о в (с удавлением и восхищением смотрит на Линькова) . Еще ко всему и философ… Видать, недаром тебе две Звезды-то повесили?!

Л и н ь к о в. А ты меня племенным выставочным быком-медальонщиком считал? Вот, Иван, прошли темные времена! Кончились! Век космоса-науки зачался. А отношение к крестьянину все прежним остается? Негоже! Никуда не гоже, корень ваш позелененный! Целину рабочий человек, крестьянин распахал! Вот хоть за это одно уж почитать, а не понукать крестьянина надоть! Я это с большой болью говорю, потому как только-то с виду строг да грозен, а душою дите малое.

Б у л а т о в. Постой. Я понимаю. Городским людям, ну, не всем, разумеется, но, как правило, именно городским людям часто непонятен труд крестьянина, непонятны иные его мысли.

Л и н ь к о в. Да академики, ученые люди понимают, почитают, на одну ступеньку себя ставят с крестьянином, что навозом пахнет да лошадиным потом. Беседу ведут. Руководители государства нашего с крестьянином советуются, уважают, слушают, а вы на местах никак не уразумеете, как с колхозником говорить надоть! Кто же, выходит, темнота-то? Уважать! Ценить производителя благ надоть! И не забывать, откудова ты сам вышел! В какой курной избе тебя мать на свет родила. Про это помнить надо. И не только в анкетке писать, а через всю жизнь с гордостью несть. Ты крестьянин — тебе и почет на земле!

Б у л а т о в. Петр Афанасьевич! А сам-то ты так к «Опалихе»?

Л и н ь к о в. Я ему про бога, а он мне про сатану! Ну вас всех! Этот — с семенами, ты — со своей «Опалихой»! Что за неразумный народ пошел…

Б у л а т о в. Нет, товарищ Линьков, обижайся не обижайся, но помяни мое слово: за нынешний скандал нас ох как не похвалят! Тон такой недопустим. Сдерживать себя надо!

Л и н ь к о в. А чего мне себя сдерживать с тобой? Что ты, на мне верхом сидишь? Что я тебе, конь верховой?

Б у л а т о в. Да я, может, в сто раз больше изъянов имею, а вот борюсь с ними. У меня знаешь какой мерзкий характер!

Л и н ь к о в. Ну, вот что я тебе скажу! Ни черта я твоей «Опалихе» не дам! Окромя шила и гвоздя! И спасибо за науку! Теперь жизню, как кобылу, не с зубов, а с хвоста изучать зачну!

Б у л а т о в. Петр Афанасьевич!

Но Катя кашлянула, они резко обернулись и замерли.

К а т я (в пыльном плаще) . Карту вам привезла по линьковской пшенице…

Л и н ь к о в. А ну вас всех здесь!

К а т я. Петр Афанасьевич! Миленький! Не надо волноваться! Ведь я же вас так люблю, а вы шумите…

Л и н ь к о в (бурчит) . Мне ласка хуже тигра для лошади. Всё! Будьте здоровы! Катерина! Не задерживайся больно! В машине жду. (И ушел. Но тут же вернулся. Булатову.) Своей «Опалихе» передай: завтра не заберут — опосля подвесную не отдам! (И ушел.)

Б у л а т о в (с удивлением смотрит ему вслед) . Вот те на!