Евгений Водолазкин - Музей

КИРОВ ( тихо ). Я жить хочу, Иосиф.

СТАЛИН. Жить хочешь? Ладно. А зачем?

КИРОВ. Не знаю. Жить, чтобы жить.

СТАЛИН. Это не жизнь, а существование. Живут для великой цели, Мирон. За нее же и умирают. О героях слагают песни, посвящают им музеи. И потому смерть – это жизнь, понимаешь? Только другая. Это как букет и натюрморт, Мирон. Букет вянет, а натюрморт – никогда. Ты будешь неувядаем.

КИРОВ. Натюрморт… Я ведь учил французский… Это мертвая натура, Иосиф.

СТАЛИН. А я учил немецкий. И по-немецки натюрморт – шти́ллебен. Штиллебен, Мирон, что значит «тихая жизнь». Красиво, правда? Молчишь… Тебе не хочется тихой жизни? Ты только представь – история остановилась. Закончилась. То есть она вроде бы существует, но уже никуда не движется. Население – как бы это точнее выразить…

КИРОВ. Умерло?

СТАЛИН. Да не то чтобы умерло… Перешло на музейное положение, понимаешь? И окружает нас тихая жизнь. Без борьбы за власть, без съездов, без этой мышиной возни, Мирон. Это такая конечная станция, за которой больше нет путей. Нет ни целей, ни желаний, ведь все уже достигнуто. И мы погружаемся в социализм. И нет ничего кроме него. Потому что социализм – это советская власть плюс музеефикация всей страны.

Квартира Кирова. Киров и Маркус.

МАРКУС. Сережа. ( Пауза. ) Сережа, я чувствую, как ты от меня отдаляешься.

КИРОВ. Маша, послушай, дорогая… Не до того мне сейчас.

МАРКУС. Если сейчас не принять экстренных мер, ты уйдешь к Драуле. Мне снился сон, Сережа. Страшный. Будто ты идешь по улице 25 октября в пальто с лисьим воротником.

КИРОВ. Сроду не носил лисьих воротников.

МАРКУС. Красивая такая лиса, огненно-рыжая. Вместо глаз бусинки вставлены, а оскал, Сережа, – хищный.

КИРОВ. Ну, хватит меня пугать-то.

МАРКУС. Как вдруг там же, на улице 25 октября, воротник оживает и вцепляется тебе в шею.

КИРОВ. Маша!

МАРКУС. Ты бы видел, как отвратительно сверкали ее вставные глаза! Когда она тебя загрызет, Сережа, что-то делать будет поздно. Бороться за тебя надо сейчас, понимаешь? Сейчас или никогда. Учти, что так просто я тебя не отдам.

КИРОВ. Что я – вещь, что ли, чтобы меня отдавать?

МАРКУС. Ты – национальное достояние.

ГОЛОС С.-Т. Можно сказать, музейная ценность… Тут к вам товарищ Медведь с докладом.

Входит Медведь.

КИРОВ. Если с докладом, то пусть докладывает.

МЕДВЕДЬ. Докладываю. Взяли мы опять Николаева у вашего дома. С наганом, между прочим… Что это – совпадение?

МАРКУС. Просматривается тенденция.

КИРОВ. И что вы с Николаевым сделали?

МЕДВЕДЬ. Отпустили, конечно. Сами понимаете: приказ.

Раздается телефонный звонок, КИРОВ берет трубку.

КИРОВ. Киров на проводе.

Появляется Сталин. Маркус садится в кресло. Медведь продолжает беззвучно докладывать.

СТАЛИН. На проводе, на проводе… Просто канатоходец какой-то. Смотри – не упади. Ты в цирке, Мирон, не служил?

КИРОВ. Нет, Иосиф, я только в любительском театре играл. Еще в гимназии.

СТАЛИН. В театре? Вот удача! А я тут как раз пьесу пишу. Что это, понимаешь, у нас только Булгаков пьесами занимается? Я напишу, а ты сыграешь.

КИРОВ. О чем же пьеса, если не секрет?

СТАЛИН. Да так, о разном. О нас с тобой, например.

КИРОВ. Все пьесы, что я видел, – про любовь.

ГОЛОС С.-Т. Не бывает пьес без любви.

СТАЛИН. Пожалуй.

КИРОВ. Стало быть, и твоя – тоже?

СТАЛИН. Можно сказать и так. Ты там гибнешь из-за любви, Мирон. То, что с тобой происходит, называется любовный треугольник. Скажу тебе между нами: опасная фигура!

КИРОВ ( после паузы ). Я тут подумал на досуге – брошу я, наверное, Драуле.

СТАЛИН. Бросай. Только ведь на Драуле мне наплевать. Тут другая геометрия, не чувствуешь? И треугольник другой, совсем другой, Мирон: что ни угол – то острый. И никак их не сгладить.

КИРОВ. Я не могу так больше, Иосиф. Так можно с ума сойти. Ты меня что, подозреваешь в чем-то? Если подозреваешь – скажи. Какие углы, какой треугольник?

СТАЛИН. Скажу. Я. Ты. И партия. Я ее никому не отдам, слышишь? Никому. ( Медленно выходит. )

МЕДВЕДЬ. Да, забыл: Волкову вчера в больницу забрали. Так что сегодня, Сергей Миронович, информации поменьше.

КИРОВ. В какую еще больницу?

ГОЛОС С.-Т. В психиатрическую.

МЕДВЕДЬ. В нее самую. Я, значит, к замзавздравгоротдела – тяжелый, говорит, случай. Я – к начленлечкома. То же самое, представляете? А я им говорю: «На то вы и врачи, чтобы мне ее на ноги поставить».