Татьяна Доброхотова: Такая карма

Моя юность была странная, потому что ей предшествовало странное детство, не такое как у всех в те времена, и это очень долго потом, когда я вступал во взрослую жизнь, мешало стать таким как все, а именно этого мне всегда хотелось. Потому что человек всегда хочет того, чего у него нет. Тот, кого изначально растили и воспитывали как всех – обязательно стремится к тому, чтобы стать оригинальным, выделиться, запомниться. Неважно чем: одеждой, манерой поведения, образом мыслей. Ему хочется, чтобы его заметили, сочли оригинальным, даже, пусть, для этого придется эпатировать всех вокруг.

А тот, у кого вот это, особенное, было с самого детства, наоборот, мечтает потом просто пожить, как все другие, может быть как раз для того, чтобы лучше осознать собственную исключительность и эксклюзивность, и чтобы хоть чуть-чуть начать ценить произвольные подарки той капризной дамы, что все мы называем Судьбой. Но это все лирика, теория, в них можно запутаться, если досконально не разобраться в том, о чем я хочу рассказать, в прихотливых изгибах моей собственной индивидуальной дороги. Поэтому больше не буду обобщать и делать выводы, лучше расскажу все по порядку.

Меня зовут Алексей, но долгое время был такой период, когда окружающие называли меня Алексом, потому что мое собственное имя казалось им слишком длинным и плохо произносимым, непривычным. Судьба обласкала меня еще при рождении, в тысяча девятьсот пятьдесят шестом году, когда я появился на свет в Советском Союзе, в очень непростой семье. Мой дед входил в свиту личных врачей Сталина, а это тогда означало очень многое. Конечно, после смерти вождя его по-тихому убрали с глаз долой, но сильно дед не переживал, потому что чинов, званий, денег, к тому времени заработал уже достаточно, да и потрудился за свою долгую жизнь немало. Шестикомнатная квартира на Смоленской площади и дача, больше похожая на виллу в Жаворонках имелись, а персональная машина с водителем была ему закреплена пожизненно, за исключительные заслуги перед нашим государством и правительством.

То, что деду пришлось поменять работу, вовсе не означало, что он, как говорится в старинных английских романах, «проводил все время в своем уголке возле камина», теперь он трудился в каких-то уже совсем никому из нас неведомых местах. Помню, мне было лет тринадцать, и летом я приехал к деду, мы вдвоем обитали на даче. Как-то направлялись за чем-то в Москву, когда водителю по рации сообщили, что деду надо срочно подъехать в одно место, без него никак не обойтись.

– Эх, – расстроился он, – как на минном поле живу, даже день спокойно провести не дадут. И куда же мне прикажете тебя, Лешка, девать? Ладно, подождешь меня пару часиков, в парке погуляешь. Только никуда там не лезь.

На середине пути к Москве машина свернула с Минского шоссе на узкую, ведущую в сторону дорогу, мы недолго покрутились, потом вновь оказались на другом каком-то шоссе, еще нырнули в сторону и, наконец, остановились перед въездом в огромный парк, отделенный от мира глухим высоким забором. Из будки выскочили вооруженные охранники, проверили у деда документы, внимательно осмотрели номера машины. Все делалось неторопливо, с особенной, неподдельной тщательностью. Старший по званию долго рассматривал меня через открытое окошко нашей черной Волжанки, пока дед объяснял, что вызов застал его внезапно, вместе с внуком. Наконец, старшой благосклонно кивнул, и с мягким шелестом перед нами разъехались ворота, выкрашенные зеленой краской, с красными звездами посередине. Парк оказался ухоженный, с постриженным газоном, клумбами, где аккуратно, как по линеечке, были чьими-то заботливыми руками высажены самые разные растения. За деревьями виднелась зеркальная гладь озера с маленькой пристанью, возле нее покачивались весельные лодки и водные велосипеды. Вся обстановка походила на дорогой санаторий. Но вот странность – нигде никого не было: пустовали увитые хмелем беседки, никто не прогуливался по тенистым аллеям, яркие, словно только что покрашенные скамейки казались, словно в магазине: новехонькие, к ним еще ни разу никто не подходил. И полная тишина вокруг, только слышно, как в листве деревьев щебечут птицы. Красивое место, только словно вымершее, вымороченное.

Машина подъехала к большому зданию с огромными окнами, мраморными колоннами, затейливыми каменными перилами на крыльце. Дед вышел и почти побежал внутрь, еще раз наказав мне:

– Иди, погуляй, где-нибудь подальше от входа, можешь искупаться, только веди себя тихо, никому не мешай.