Уильям Шекспир: Сонеты

Одну лишь пользу я в беде моей сознал,
Что поводом к греху рок грех мой покарал.

Мой грех — любовь, твое ж достоинство —
презренье
Ко мне за тяжкий грех, за то, что я любил;
Но ты сравни свое с моим лишь положенье —
И ты поймешь, что я его не заслужил.

Когда же — заслужил, то не из оскверненных
Твоих пурпурных уст, злой ложью клятв твоих,
Подобно мной самим добытым у других,
Так много, много раз в тиши запечатленных.

Да, я люблю тебя, как любишь ты других,
Чьих взглядов жаждешь ты, как жажду я
твоих.
Вскорми ж в груди своей святое снисхожденье,
Чтоб добыло самой тебе оно прощенье.

Когда ты не даешь того, что в силах дать,
То можно и тебе в просимом отказать.

Как вставшая с зарей хозяйка-хлопотунья,
Увидя, что ее пернатая крикунья
Не возле, позабыв дитя свое, бежит
За той, кого рука ей скоро возвратит,

Тогда как в люльке он — покинутый ребенок —
К ней тянется в слезах из сбившихся пеленок,
К ней, кто в мгновенье то, забыв о том, что
мать,
Лишь мыслит, как бы ей беглянку отыскать, —

Ах, так и ты бежишь за тем, кто черств душою,
Тогда как я, твой сын, бегу сам за тобою!
Но если ты найдешь желанное — вернись,
Роль матери сыграй и вновь ко мне склонись.

Я ж помолюсь, чтоб Бог скрепил твои желанья;
Лишь возвратись скорей унять мои страданья.

Мне две любви дано для радостей и горя,
Несущие меня подобно духам моря;
Из них один благой, с пленительным лицом,
Другой же — семя зла и женщина притом.

Чтоб в ад меня увлечь, злой гений похищает
Благого у меня, в надежде обольстить
И в дьявола его из духа превратить,
В чем искони ему гордыня помогает.

Успел ли ангел мой иль нет злым духом стать —
Могу предполагать, не смея утверждать;
Но так как мрак укрыл и сделал их друзьями,
То, верно, ангел мой в аду теперь с чертями.

И — сомневаясь — ждать я буду, в свой черед,
Пока мой мрачный дух благого не пожрет.

«Я ненавижу!» с уст, изваянных любовью
Слетело мне вослед с губительным «уйди» —
Мне, сердце чье, томясь по ней, сочилось
кровью.
Когда ж она мой пыл заметила, в груди

Ее вдруг вспыхнул жар — и полились укоры
Из сокровенных недр на трепетный язык,
Который до тех пор был кроток и привык
Лишь изливать одни благие приговоры.

Смысл слов был изменен: конец прибавлен был,
Слетевший им вослед, как день за ночью
грешной,
Подобно Сатане, вождю подземных сил,
Низвергнутому в ад бездонный и кромешный.

«Я ненавижу!»- вновь слетает с уст ее:
«Но не тебя!» — и вновь живу и счастлив я.

О, бедная душа, игралище страстей
И мощный центр моей греховной плоти всей,
К чему, когда внутри томишься и страдаешь,
Снаружи так себя ты пышно украшаешь?

К чему желаешь ты на столь короткий срок
Истратить столько сил ддя бренного жилища?
Ужели для того, чтоб червь, жилец кладбища,
Твой выхоленный труп точить удобней мог?

Нет, лучше ты живи на счет богатства тела —
И чтоб оно — не ты — все более слабело!
По дорогой цене уступки продавай!
Богатой будь внутри, а внешность — забывай!

Питайся смерти ты своей лишь достояньем —
И смерть не устрашит тебя своим стенаньем!

Увы, любовь моя, подобно лихорадке,
Стремится лишь к тому, что гибельно в
припадке,
И кормится лишь тем, что муки наши даит,
В надежде тем унять свой волчий аппетит.

Мой разум, враг любви и нежных воздыханий,
Неважностью своих рассерженный забот,
Ушел — и вижу я, что рой моих желаний
Мне не бальзам для ран, а смерть мою несет.

Неисцеленный, сил и разума лишенный
И долгою борьбой до пены доведенный,
Сержусь и говорю как сумасшедший я,
Надолго уклонясь от цели бытия.

Иль я не клялся в том, что ты, как день, ясна,
Когда ты, словно ночь, как темный ад, черна?

Как страсть могла вложить мне в голову глаза,
Не видящие в тьме житейской ни аза?
Когда ж не лгут они, то где ж гулял мой разум,
Охаявший все то, что восхвалялось глазом?