Николай Герасимов - Рыцарь зеркального отражения

Неожиданно чёрный фон за окном исчез, как призрак. Поезд мчался по мосту над рекой. Оранжевое пятно на горизонте, белое, как облако, небо, замёрзшая гладь вдоль водоканала и смутные очертания фабричных зданий. Рассеянный свет сквозь утреннюю дымку умолял меня улыбаться как можно шире. Я ему почти поверил. Чувство обречённости как будто пронзало листы металлических стен и перегородки вагона. Утренний свет и цвет болезни. Оттенки лихорадочного бреда. Это оранжевая жидкость. По самое горло. Как будто прижали. От этого даже легко. Хочется ехать как можно дольше. Как можно дальше. Как можно быстрее. Проезжая мост, я отчего-то мысленно представлял, как гаснут фонари рядом с домом Лизы. Первый, второй, третий, все. Наступает день. Всё видно, и никто не может быть собой. Только тем, кем надо быть. И это печально. Мысль о золотой середине я также мысленно смял в кулак, кинул себе под ноги и растоптал. Никакой золотой середины. Никаких соглашательств. Не хочу видеть Лизу при дневном свете. Пусть она запомнится мне в лучах электрического света. Пусть её лицо будет озарять окружающую темноту в маленькой комнате с неудобной кроватью. Это и есть правда. Её правда. Вспомнился тусклый свет оранжевого фонаря за окном. Он был лучше солнца. Он был теплее. На ровной глади речного льда можно было разглядеть длинную зигзагообразную линию. Подобный разлом, казалось, проходил и по моему пищеводу. Было неприятно и даже больно. Хотелось выпить какую-нибудь вяжущую гадость, хотя бы и барий. Когда я лежал в больнице, для рентгена обязательно нужно было пить барий. Я запомнил, как он приятно связывает пустоты пищеводы в органическое целое. И тогда боль проходит. Я понял, что стало очень грустно. На глазах почему-то стали наворачиваться слёзы. Влажный неконтролируемый хаос. Первая капля, вторая, третья, много. И только спустя мгновение я понял, что не из-за мысли о спасительном барии. Всё само собой. Как всегда. Поток мыслей сменил свой оттенок, как и то, что я видел за окном. Снова чёрный цвет. Много чёрного. Всё черное.

***

Так как ты им задолжал?

– Как все. Просто жил и…

– и… задолжал, – слегка улыбаясь, произнес Максим. Это длилось всего какую-то долю секунды, но я заметил, что его улыбка была по-младенчески искренней и открытой.

– Просто так получилось… Сам не знаю. Вроде бы все шло как надо, а потом, – я внезапно для себя резко посмотрел на Максима, но его лицо по-прежнему излучало лишь хладнокровную заинтересованность. Ребяческое любопытство исчезло, как будто его никогда и не было.

– Что потом?

– Потом я… – что-то мешало мне произнести следующую часть фразы. – Я… я просто…

– Не торопись и успокойся.

– Я понял… Нет, вернее, я не понял, а почувствовал, что что-то не так, – мой голос задрожал. – Я хотел быть, как те, которые, могут, просто…

– Хотел быть, как те, которые могут?

– Да, наверное, это подходящее выражение, – я тяжело вздохнул, расслабил плечи и тут же сжал свои кулаки. – Но это все совсем не то, что ты думаешь. Ты, наверное, считаешь, что я просто прогнулся, да?

– Я сейчас вовсе ничего не считаю, – Максим облокотился на стол и аккуратно схватил свой подбородок большим и указательным пальцами. – Из всего, что ты сейчас мне пытаешься рассказать, я уяснил очень немногое. Пока я только вижу, что ты очень напряжен. Для начала тебе стоит уметь контролировать свои руки.

Я покорно разжал кулаки. Кровь приятно стала щекотать вены.

– Твои руки… – Максим явно пытался сказать что-то важное, но тотчас, же передумал. – Это потом, все потом, – слова были адресованы явно не мне.

***

А в тот день все действительно было иначе. Солнце стало поглощать все помещение кухни. Капли воды на плите переливались ярким светом, они шипели на раскаленной поверхности соседней конфорки и исчезали так быстро, так шумно, как будто чей-то мир схлопнулся в один миг. Но мне не было грустно. Я смотрел на Максима, который молча наблюдал за тем, как готовятся пельмени. Он был высоким, но очень худым. Длинное вытянутое лицо, узкие скулы, большие глаза, немного впалые щеки. «Ест он, скорее всего, один раз в день», – подумал я.

– Ты очень худой, – сказал я, улыбаясь.

– На себя посмотри, – не отвлекая своего взгляда от кастрюли, произнес он.

Мне казалось, что вся его фигура – это сложная сочетание каких-то металлических трубок. Нет, внешне он был вполне нормальным человеком. Но только когда не двигался. Движения были очень странными. Поворот головы влево, медленное, но уверенное вслед за головой движения корпуса, ноги, не отрываясь от поверхности пола, поворачивались за остальными частями конструкции. Это было поразительно.