Геннадий Никитин: Чаша бытия

Ж а к о в. Чего она?

З о б о в (не сразу) . Да защищает.

Ж а к о в. А она ему кто?

А н т и п о в. Да никто.

М а к с ю т а. Посторонняя — и с одной стороны и с другой стороны.

Ж а к о в. Считает, что я на чужое место сел?

М а к с ю т а. Что она понимает! Она с ним — ля-ля-ля за чашкой чая, а мы — шесть лет днем и ночью.. «Семья», «отец». Глупая женщина.

А н т и п о в. Покажи, Макс, как он зевает.

М а к с ю т а. Колоссально. Спал он, конечно, плохо — пожилой. Поднимался рано, часов в пять. Ну, проснулся и лежи себе спокойно, помолчи — верно? Если ты человек. Не один все-таки. Нет, встает и начинает чего-то шептать, двигать, доставать. Потом — обратно укладывать, потом в шкаф полезет. Ладно, это еще ничего, старался потише, но вот Сергеича будил. Я-то сплю будь здоров, только если чего-нибудь над самым ухом уронит.

Ж а к о в. Он что, вообще псих?

А н т и п о в. В плену был. Говорит, с тех пор.

Ж а к о в. Сколько ж ему лет?

А н т и п о в. Много.

З о б о в. А действительно, сколько лет Мухину? Ну вы что? Сколько ему лет?! Лешка!

А н т и п о в. Можно посчитать.

М а к с ю т а. Когда война началась, ему было лет шестнадцать, потому что, помню, он рассказывал, как его не взяли добровольцем. Потом — плен, потом — Север…

З о б о в. Значит, в войну ему было примерно столько, сколько мне — в техникуме.

А н т и п о в. Плюс… Сколько после войны прошло? Тридцать пять?

Ж а к о в. Тридцать пять плюс, условно, восемнадцать — имеем полста унд драй.

З о б о в. Какой там еще «драй»? Я вспомнил точно: Акимычу пятьдесят седьмой год, родился где-то в апреле. Шесть лет назад, когда пришел к нам, весной было, ему как раз минуло пятьдесят, это я точно помню. Но мне тогда именно его пожилой возраст понравился: нужен был кто-нибудь постарше, посолиднее.

М а к с ю т а. Да-да-да, он все приговаривал тогда, в те поры: «Мне полста, мне полста».

Ж а к о в. На что надеялся, интересно? Вообще.

З о б о в. На любовь.

Ж а к о в. Чудной.

М а к с ю т а. Ну, потом так. Нам вставать надо в шесть. Но кто же нормальный за час встает? Так он что делал? В шесть включал радио — обязательно ему нужно было слушать новости. Как будто их вечером нельзя послушать. Леха не выдерживал, начинал рычать, как тигра, Сергеич, нечего делать, подымался, уходил в умывалку, один я лежу. Митрофан начинает подбираться ко мне: чувствую — стоит надо мной. Раз! По кровати коленкой. Я молчу, будто сплю, он еще — раз! Ну, думаю, сейчас убью. А туг Сергеич войдет и нарочно скажет: «Ну, Акимыч, что ж он у тебя не встает? Опоздает — засчитаю прогул». Митрофан — опять ко мне. Стоит, стоит, потом ка-ак взревет: «Долго мне еще на этом свете жить!» Это у него поговорка была, когда терпение с нами вот так подпирало.

А н т и п о в. А вечером? Ложился часов в восемь. В девять начинает вздыхать, потом опять как закричит:: «Долго мне еще на этом свете мучиться!» Все — гаси свет.

М а к с ю т а. А зевал вот так. (Изображает.) А-а-ха-ха-ха-ха-а. Край света! Так вот зевнет раз шесть — ну, думаешь, все, ничего тебе не надо, кроме пенсии.

Ж а к о в (посмеиваясь, добродушно) . Дать бы ему по шее раз навсегда.

З о б о в. А помните, ребята, как он весной в окошко смотрел и сообщал нам разные приметы пробуждающейся природы? Насмотрится, зевнет вот так, как Макс сейчас изобразил, и скажет: «А что, ребятки, скоро и осень!»

Смеются.

М а к с ю т а. Само собой, с бабами — только дружба. И боже упаси там чего-нибудь сказать! Вот так и жили, Альфредик. Никакой личной жизни! Правда, вот только Ванюшка успел жениться.

А н т и п о в. Да он его и женил.

М а к с ю т а. Пригласишь девчонку — он сядет и начнет: «Когда я был в ребятах!..» Да застрелись, старый черт.

Ж а к о в. Это говорят только: старость — мудрость. Вот ваш — чему у него учиться?

А н т и п о в. Да он меньше меня в жизни понимал.

М а к с ю т а. А учил! Все время учил. Нечему учить, все вроде нормально, так про утюг начнет: «Ты зачем его на газетку ставишь?» — «Он же холодный!» — «Не играет роли, плохая привычка — приведет к пожару».

Короткая пауза.

А н т и п о в. Вообще он тихий был.

Ж а к о в. Просто неудачник. А они все тихие.

З о б о в. Да чем он неудачник?

Ж а к о в. А что у него в жизни хорошего?

А н т и п о в. Может, чего и было, только мы не знаем. Помнишь, Сергеич, как мы с тобой вошли как-то в комнату — не здесь, а на прежнем месте, — зажгли свет, а он сидит на стуле посреди номера…

Ж а к о в (насмешливо) . Плачет.

М а к с ю т а. А ты не груби.

А н т и п о в. Сидит один, в темноте.