Константин Симонов - Русские люди

Панин.Почему глаза заплаканные?

Шура.Ничего. (Плача.) Если бы вы знали, как мне Ильина жалко! Так жалко. (Плачет.)

Панин.Шура!

Шура плачет; не отвечая, уходит в другую комнату. Входит Валя.

Валя.Здравствуйте, товарищ Панин.

Панин.Здравствуйте, Валечка.

Валя.Ох, дела! Сейчас ребятам патроны возила. Как начали строчить, мне мою машину поранили всю, прямо жалко. А меня нет.

Панин.Что, совсем машину?

Валя.Нет, ходит. Я ей говорю: отправляйся на ремонт. А она говорит: разрешите, товарищ водитель, остаться в строю. Я говорю: ну, разрешаю. Так она и осталась.

Панин.С Ильиным утром вы ездили?

Валя.Ага. И главное, знаете, я ему говорю: «Дайте я вас еще подвезу, мы быстро проскочим». А он говорит: «Нет, тебе дальше нельзя, я пешком пойду». Ну, я пошумела, а потом осталась — приказание! А если бы на машине — все в порядке было бы. Жалко мне его, товарищ Панин.

Панин.Что же делать, Валечка, без этого не бывает и, главное, быть не мотает.

Валя.Я ничего, а вот Шура; видели, наверное?

Панин.Видел.

Валя (почти шепчет, доверительно). Вы знаете, они ведь уже сговорились обо всем с нею. Что там после войны будет, неизвестно, так они тридцать первого вечером, когда тихо, уже свадьбу решили сделать, а вот сегодня тридцатое, и убили его. Вы представьте себе, товарищ Панин, как это грустно. Вот она и плачет все.

Панин (внимательно глядя на нее). А ведь это все неправда, Валечка.

Валя.Что неправда?

Панин.Да вот все, что вы говорите: свадьба… Тридцать первого. Просто так красивее, вот вы и придумали. И грустнее тоже.

Валя.А разве это хуже, если красивее?

Панин.Нет, лучше.

Валя.Его и так жалко, потому что он правда хороший был. А так если… так совсем жалко, до слез. У него, может быть, жена где-нибудь… Она, может, только через год узнает, а нам над ним сейчас поплакать хочется.

Панин (задумчиво). Да, жена через год узнает. Это вы хорошо придумали.

Валя.Правда? Вы не смеетесь?

Панин.Нет, не смеюсь.

Пауза.

Слушайте, Валечка, вы умеете пистолеты разбирать, а?

Валя.Умею.

Панин.Вы же шофер, вы все умеете. Сделайте мне одолжение, разберите его, а я его тряпочкой вытру. А то вы знаете, что вчера случилось? Я ночью за слободой был. Там немножко побоялись наши. Ну, я же теперь начальник особого отдела. Я эту штуку в руки взял и пошел.

Валя.Я слышала. Мне Иван Никитич говорил.

Панин.Это он вам говорил, а самое главное, наверное, не сказал. Ко мне потом лейтенант подходит и говорит: «Вы, товарищ комиссар, кому-нибудь прикажите ваш пистолет почистить, а то у вас в дуле набилось — не выстрелит».

Валя (смеясь, берет пистолет). А мне про вас что говорили!

Панин.Что?

Валя.Что вы раньше в кобуре вместо пистолета одеколон носили, и щетку, и зубной порошок. Это правда?

Панин.Правда. Это очень удобно.

Входит Козловский.

Козловский.Вы меня вызывали?

Панин (тихо Вале). Вы его там в уголке почистите сами, а потом мы с вами поедем.

Валя отходит в угол, чистит пистолет.

Козловский.Вы меня вызывали?

Панин.Да, вызывал.

Козловский.Позвольте узнать зачем, а то ведь я с передовой пришел.

Панин.Ничего. Я должен вам заметить, что в следующий раз, если вы произведете такой самовольный расстрел, я вас судить буду.

Козловский.Была такая обстановка, что один трус мог увлечь за собой всех, и мне пришлось…

Панин.Ложь! У вас в роте не было такой обстановки. Вы должны знать, когда нужно расстрелять на месте, а когда судить.

Козловский.Товарищ Панин, да все равно же… (Тихо.) Между нами говоря, конец… Где тут суды разводить! И я погибну и вы!

Панин.Может быть, и вы погибнете и я, но это ни при чем. Пока здесь есть армия и есть закон. Ясно вам это?

Козловский.Ясно.

Панин.И бросьте мне эти разговоры: ах, была не была, все равно пропадать. Это не храбрость — это разложение.

Козловский.Да я сам готов двадцать раз под пули!

Панин.Возможно, но мне до этого дела нет. Все! Идите!

Козловский выходит.

Ну как, Валечка, собрали?

Валя.Сейчас. Раз-два — вот и все. Ой, ну скажите, товарищ Панин, ну где я раньше слышала его голос?