Лопе де Вега - Том 1

Тоскую я. Угас мой прежний пыл.
Делам посольским у меня нет сил
Отдаться с должным рвеньем.
От свиты ухожу я с раздраженьем
И, мрачных мыслей полн,
В тени деревьев, вдоль пустынных волн
Реки, над сонным зеркалом которой
Зеленая листва
От ветерка колышется едва,
Брожу один, отчаяньем томимый
При мысли нестерпимой,
Что мой отец женился и лишен
Тем самым я надежд и прав на трон.
Я, как и подобает, весел с виду,
Но скрыл в душе смертельную обиду
И в Мантую прибыть не тороплюсь,
Затем что я боюсь,
Как яда, встречи с мачехой немилой.

Отец ваш, чью распущенность клеймила
Молва в Ферраре и в чужих краях,
Почувствовал, что при его годах
Пора остепениться
И что вернейший путь к тому — жениться.
Коня таких кровей,
Что был он мастью лебедя белей,
И грива до земли свисала,
В дар получил от одного вассала,
Как хроники гласят,
Король французский много лет назад.
К несчастью, конь был норовом упрямый,
Не признавал седла,
Как если бы природа создала
Его по образцу прекрасной дамы:
Родясь красавцем, стал он гордецом,
И усидеть на нем
Не мог наездник самый искушенный.
Тогда коня велел король взбешенный
Силком стащить на дно большого рва,
Где содержали исполина-льва.
Чуть хищник на коня воззрился с рыком,
Как в ужасе великом
Затрепетал тот с головы до ног,
На нем встал дыбом каждый волосок,
И, словно сферой белой
Из острых пик-щетинок, стало тело,
И с каждой, леденя
Внезапно присмиревшего коня,
Пот наземь падал градом
Под лютым львиным взглядом,
И сделался скакун таким ручным,
Что даже карлик справился бы с ним.
С тех пор держались с ним запанибрата
Не то что конюхи, а поварята [168].

Так был беспутен мой отец всегда,
Что на него есть лишь одна узда —
Святые узы брака.
Я это знаю и жалеть, однако,
Об этом мне приходится, Батин.
Да, самый непокорный из мужчин,
Как конь пред львом, смиряется мгновенно
Пред женщиною, и храбрец надменный
Обуздывает свой свирепый нрав,
Взволнованно прижав
К себе новорожденного ребенка,
Который треплет крохотной ручонкой
За бороду его.
Муж на жену и сына своего
Нежней, чем пахарь на хлеба, взирает,
И в нем наклонность к блуду умирает.
Но мне ль довольным быть, что мой отец
Отрекся наконец
От прошлых заблуждений?
Мне не видать родительских владений:
Я, жалкий конюх, чтоб смирить коня,
Льва привезу, а лев пожрет меня.

Тот, в ком, синьор, есть ум и осторожность,
Увидев невозможность
Беду предотвратить,
Не станет убиваться и грустить,
А скроет гнев под маскою смиренья,
Чтоб на себя не навлекать гоненья.

Мне мачеху терпеть!..

И по три враз
Бывало их у вас
По милости отца. Терпите ныне
Всего одну, к тому же герцогиню.

Чу! Крик двух дам! Но где?

Вон там — у брода через реку эту.

Бегу!

Куда? До них вам дела нету.

Трус! Женщин не покину я в беде.

Страх перед риском — смелости примета.
Лусиндо, эй! Альбано, Флоро, эй!

Что с графом?

Не послать ли за конями?

Где он?

С обычной храбростью своей
Он ринулся помочь какой-то даме.
Бегу за ним, хоть безрассуден граф.
Зовите слуг.

Куда ты? Стой!

Похоже,
Что это просто шутка.

Да, ты прав…
Но шум на берегу я слышу все же.
Там кто-то едет вброд.

Граф мачеху, конечно, привезет,
Но подчиниться ей ему обидно.

Он мрачен — это и слепому видно.

Смею ль я, синьора, вас
Опустить теперь на землю?