Эльфрида Елинек: Клара Ш.: Музыкальная трагедия

Аэли.Успокойтесь, милая! Рано или поздно это должно случиться, вы же его знаете. К тому же (переходя на шепот)… он и так вряд ли дееспособен. Мы поддерживаем в нем иллюзию уже не один месяц… есть определенные трюки…

Клара(кричит). Трюки!

Аэли.Да не кричите вы так!

Клара(с горечью). Трюки.

Аэли.Ну да. Или называйте, как вам понравится. После чая загляните ко мне в спальню, я охотно подскажу вам, как…

Клара(не услышав сказанного, поспешно перебивает). Это мания самореализации. За нее расплачивается женщина. (Почти в изнеможении.) Расплачивается жена художника. А если она и сама занимается искусством, творчество мужа действует на нее, как проказа, она живет, теряя отгнившие части тела одну за другой.

Аэли.Вы хоть на миг прислушайтесь ко мне! Я же хочу помочь вам! Ведь вам нужны деньги.

Клара.Музыкант и музыкантша. В их жилах уже одна кровь, они живут друг в друге, их не разорвать! Они либо идут рука об руку навстречу утренней заре, либо, впившись друг в друга, падают в яму. Но при этом женщина, как правило, уже усохший корень, а мужчина — еще в полном соку.

Мария(громко кричит, теребя Комманданте, который гладит и успокаивает ее). Хочу малинового сока! И мороженого… и чтобы сверху ломтики дыни… как вчера за ужином. (Комманданте что-то бормоча, увещевает ее, Клара по-прежнему не замечает их.)

Аэли(Кларе, не без симпатии, но и забавы ради). Прилягте, ma chère! Вам надо отдохнуть!

Клара.Нет. Я должна рассказать вам об этом, мадемуазель Мазойе! Я должна отмежеваться от бездушных фортепьянных машин по имени Лист и Тальберг.

Аэли.Вы устали, госпожа Шуман.

Клара.Прежде я расскажу вам о своем отце, который наложил неизгладимый… (Крики из разных углов комнаты: «Нет! Ни слова про папу! Сколько можно! Не надо! Пожалуйста!» и т. д. Клара не обращает внимания, патетически) Мой отец был экспортером роялей. Все было заставлено этими мертвыми инструментами. Проходу нет. Да еще эти чурбаны в манишках день-деньской барабанят по клавишам! Безумцы с манией величия! Провинциальные бренчалы! А временами проклевывался какой-нибудь вундеркинд, скороспелое яблочко, как говорят в нашей среде. Но это случалось редко. Уверяю вас, Аэли, гений заглушает и душит вокруг себя все, что тяготеет к самостоятельному творчеству. Вокруг меня сжималось кольцо, причем в любое время дня: я чувствовала, как меня обложили со всех сторон этюды Шопена, бравурные пьесы Листа и слава Моцарта с явными признаками переоценки. Только в пять лет я научилась говорить, зато слух был острее отточенной бритвы. Отец сам писал мой дневник, в то время как бренчалы всех возрастов запускали лапы мне под юбчонку. Я и пикнуть не смела. А вокруг лежала страна, беспрерывно изрыгающая немецкие таланты, и сама такая немецкая.

Аэли(утешительно). Так плохо уже не будет.

Клара.Как бы не так! Будет еще хуже! Я настаиваю на исключительности своей судьбы и не сетую на тяготы юности как всякая творческая натура, имеющая такую привилегию.

Аэли.Подумать страшно! Quel horreur!

Комманданте(из глубины сцены, устало, продолжая гладить девочку). Непроницаемая, глухая плоть, пожизненная темница человека. Как трудно пронзить ее взглядом! Но я вижу душу этой малютки, вот она! Она открывается мне с поистине музыкальной экспрессией! Беспредельная нежность и сила ощущений. Я чувствую, она любит меня, а не только мое тело.

Клара.Из меня постоянно выжимали лишь изощренную механическую способность давить на клавиши в безупречной последовательности. Это под силу каждому, кто упражняется. Кто больше усердствует, тот и преуспевает.

(К этому моменту в гостиную, шаркая ногами, входит княгиня Монтеневозо, супруга Комманданте, она обводит мизансцену подозрительным взглядом.)

Княгиня.Мне сказали, ты опять оскорбляешь мое супружеское достоинство, когда я в твоем доме. (Комманданте вскакивает и почтительнейше целует ей руку, отталкивая в сторону Марию.) Не слишком ли разошелся, приветствуя эту артистку? О чем я часто… о чем я часто просила… нет, о чем я часто молила тебя… (Под его мрачным взглядом она теряет нить и умолкает.)

Комманданте.Ты знаешь, Мария, что мне необходимо такое окружение. Только они, эти самые актриски, как ты любишь презрительно их титуловать, создают мне благотворный фон, на котором моя поэтическая жилка начинает роскошно пульсировать. Можешь ты это понять? В своей целомудренной хрупкости они для меня — нежный цветок, я же, напротив, — мощь мрамора и огонь молнии, я — альфа и омега, я тень и свет. Ты понимаешь меня?