Эльфрида Елинек: Клара Ш.: Музыкальная трагедия

Клара( почти задыхаясь, падает в кресло, от его гобеленовой обивки несет китчем). Роберту все время мнится, извергу, что он теряет голову. По дороге на Эндених он сидел смирно до Кёльна, а потом начал то и дело выпрыгивать из экипажа, а когда ехали через Рейнскую область, все дергал дверцу и рвался наружу, насилу утихомирили.

Луиза.Какой ужас! Кара! Прекрасная германка!

Клара(в крайнем возбуждении, почти плача). Он говорит, что этой головой он всасывает все, что потом уминается какой-то таинственной машиной. Неодолимый страх остаться без головы! Ведь он знает, что в ней обитает гениальность, как червь в яблоке. Этот червь временами высовывается наружу и опять убирается восвояси, испугавшись белого света, и жирует в яблочной мякоти, разъедая мозг. (На сцену медленно выходит Комманданте, мужчина почтенного возраста, Клара бросается к нему как к другу и знатоку искусства.)

Комманданте.Ну, ну, тихо! (Ласково поглаживает ее.)

Клара.Нет! Позвольте преклонить перед вами колени. (Норовит бухнуться ему в ноги, но он этого не допускает.) Коль скоро вы не даете мне встать перед вами на колени, так не запрещайте по крайней мере любоваться вашей благородной статью! Ваша поза зримо выражает, что вы, хоть и не можете понять гений моего мужа, тем не менее глубоко преклоняетесь перед ним и щедро финансируете его последнее детище, это опередившее свое время музыкальное творение.

Комманданте.Но прежде чем вы наглядитесь на мою фигуру, я бы так хотел ощутимо насладиться вашей, сладость моя! (Ему почти удается облапить ее, но она вырывается.)

Клара.Вы же получали деньги за свои литературные заслуги, так потратьте их, посвятив другому! Власть испокон веков ничего не смыслит в искусстве, хоть и знает, что за него надо платить.

Комманданте.Дуче выразил мне признательность за мое искусство! Поищите себе кого-нибудь еще! А сейчас давайте без церемоний! (Обнимает ее.)

Клара.Нет! (Вырывается.) Уж лучше я встану на колени. Пустите меня… вы… тупой итальянец!

Комманданте.Именно итальянец! Я парил в самолете над Веной. И все время держал наготове ампулу с ядом на случай неудачи моей воздушной миссии. Мужской инстинкт покорителя говорил мне: лети! Мужской порыв к смерти внушал: умри! Искусство взывало: твори! Победил инстинкт покорителя. Рассекая загустевший, подслащенный вальсами воздух, я неудержимо рвался вперед и оставлял за собой облака листовок. В безрассудстве — наше величие.

Клара.Отчего бы вам не употребить этот яд, хоть сегодня? (Оттесняет его.) Пустите меня! Во мне вы должны видеть олицетворение мира искусства и материнства. Особый симбиоз. Нечто такое, что повергнет вас в ужас, как и то, что сокрыто внутри вас самого и что вам, к счастью, не дано видеть. Материнство насыщается искусством и наоборот.

Комманданте.Что же мне, право, теперь делать? Финансировать симфонию вашего неподражаемого гения со скисшими мозгами или же отравиться?

Клара.Сначала поощрить его, а потом скромно, без шума, покончить с собой. В моем Роберте вы продлите свою жизнь. А Роберт продолжится в себе самом. Какое счастье! (Комманданте вновь картинно обнимает ее, а обиженная его невниманием Луиза уединяется и делает вид, будто читает.) Если уж вы не чтите во мне мать, то хоть отнеситесь с почтением к артистической личности. Прочь, вам говорят!

Комманданте.А мне безразлично, кем вы будете в моей постели — матерью или артисткой. Кстати говоря, я продолжаю жить не только в своих литературных творениях, но и, например, в моих драгоценных креслах, обитых подлинными ризами эпохи Возрождения. Кроме того, мне в избытке хватает и других антикварных ценностей, чтобы сохранить наше великое наследие. У меня — оды и гравюры, сонеты и скульптуры, сработанные более знаменитыми мастерами, чем ваш Роберт, живи он хоть вечно!

Клара.Чудовище! Профан!

Комманданте.Я в любую минуту могу заговорить языком поэзии, стоит мне только захотеть. Да хоть сейчас (рывком прижимает к себе Клару, она отбивается). Перестаньте же! В вас, умудренной и отчаявшейся женщине, я вожделею ту, что надломлена вечным подавлением своей женской природы, ту, что была обречена на неутолимость своих судорожных сексуальных порывов, ту, что гасила в ночном сладострастии жар, зажженный светом рампы, страстную пианистку, которая из угара толпы переходит во власть мужчины, дионисийское существо, которое, словно в оргии, венчает таинственное священнодействие актом жизни!