Тирсо де Молина: Театр

Если мы внимательно присмотримся к театру Лопе де Вега, Тирсо, Гильена де Кастро, Хуана Руиса де Аларкон и др., то почти тотчас же обнаружим оппозиционную струю. Мы уже не говорим об «Овечьем источнике» Лопе де Вега, в котором А. В. Луначарский находит «много настоящего революционного смака и даже коллективистически-революционного». Но укажем на другую пьесу Лопе де Вега, а именно на «Звезду Севильи», в которой, по мнению того же исследователя, скрыто «много глухого раздражения против короля, ибо король изображен настолько несправедливым, он совершает такие явно бесчеловечные и безбожные поступки, так играет людьми с высоты своего трона», что «трудно думать, чтобы хоть один зритель, даже того времени, уходил с этой драмы без внутреннего возмущения против короля». А. В. Луначарский считает, что «если бы подвергнуть сочинения Лопе де Вега более внимательному изучению, то, может быть, в нем можно найти такого протеста больше, чем мы думаем». Это утверждение А. В. Луначарского можно распространить и на всю школу Лопе де Вега.

Каким же образом при наличии определенных оппозиционных настроений и сам Лопе де Вега и его школа оказались в конечном счете на службе у клерикально-феодальной власти? Этим вопросом мало кто интересовался. Попытку разрешить его мы находим у одного А. В. Луначарского. «Лопе де Вега, — говорит он, — представитель не созревшей еще испанской интеллигенции, в общем выражавший и поддерживавший рост торгового капитала и буржуазии, но в такой стране, где дворянство доминировало с огромной силой, а над дворянством еще с гораздо большей силой господствовала монархия. Поэтому довести свою тенденцию до той свободы выражения, которую мы находим у других народов, он не мог». «Ограниченность Лопе де Вега, — читаем мы у А. В. Луначарского в другом месте, — состоит в том, что тогда еще испанская интеллигенция, непосредственно творившая искусство, не могла перерасти королевскую власть в Испании, хотя королевская власть в Испании была в высокой степени отвратительной и тяжкой, — нисколько не менее, чем власть Генриха VIII и, конечно, гораздо более, чем распущенная, но сравнительно терпимая власть французского короля, вроде Франциска I». В конечном счете объяснение этому надо искать в самой испанской оппозиции, которая в XVI–XVII веках была неоднородной по своему составу . В ней имелись демократические и аристократические слои. Тогда как первые возражали против беззаконий королевской власти по существу, требуя коренного изменения всего строя (выражением чему и являлись восстания), вторые стремились лишь к смягчению недовольства в народной среде при помощи частичных реформ, не затрагивавших положения власти. Лопе де Вега и его школа принадлежали или по крайней мере были тесно связаны с социальными верхами оппозиции. Каковы бы ни были их подлинные взгляды и настроения, они больше всего боялись повторения восстания коммунаров и крестьянских бунтов в том виде, в каком они имели место хотя бы на Майорке.

Над буржуазными испанскими писателями того времени витал призрак крестьянского бунта, который рисовался им, как пушкинскому Гриневу, «бессмысленным и беспощадным».

Не следует, однако, думать, что в XVI–XVII веках на испанском литературном фронте не было своего революционного крыла. Такое крыло существовало. Если экономический и политический кризис заставил основную массу испанских писателей искать спасения в союзе с клерикально-феодальной властью, то отдельных писателей он бесспорно революционизировал. Таков знаменитый автор «Дон-Кихота» Мигель де Сервантес и менее известный у нас Франсиско де Кеведо. Не даром их обоих испанский фашизм в наши дни объявил врагами «Испании креста и шпаги», т. е. попросту фашистской Испании; не даром он выдвинул лозунг: «прочь от Дон-Кихота», «от разлагающей иронии Сервантеса и бичующей сатиры Кеведо».

Интересно отметить, что и умеренное, и радикальное крыло испанских писателей в XVI–XVII веках отправлялись от общего лозунга: «Союз с народом». Это был универсальный рецепт спасения. Но Лопе де Вега и его школа вывели отсюда реакционную теорию «союза народа с добрым королем», а Сервантес — идею «союза интеллигента с простолюдином». В двух противоположных решениях одного и того же вопроса совершалась классовая дифференциация испанских писателей этой эпохи. Одна группа выступила защитницей аристократической тенденции в испанской литературе, другая выдвинула, правда, еще довольно неясную, но все же несомненно демократическую идею. Интересен также и тот факт, что цитаделью умеренной (в сущности же реакционной) части писателей был театр, а более радикальной части — проза, в которой находил себе выражение их «честный реализм».