Ларс Нурен - Пьесы

МАРТИН.Но ты же не можешь вернуться.

МОХАММЕД.Нет, там ничего нет… Но никто не верит. Мне было очень трудно, потому что полиция мне не верит. Мне нельзя говорить с чиновником, чтобы получать вид на жительство. Но теперь я пытался сделать самоубийство, чтобы покончить с этим.

МАРТИН.Да, это ужасно. (Пауза.) Что ты сделал? Как ты хотел покончить с собой?

МОХАММЕД.Да, таблетки, которые мне давал доктор, чтобы спать… но они были плохие. Теперь мне ничего не дают. (Достает пачку сигарет и хочет спросить МАРТИНА, нет ли у него зажигалки, но понимает, что тут курить нельзя, и убирает пачку обратно.) Я хотел покончить с собой не для того, чтобы остаться тут. А потому что теперь уже все равно.

МАРТИН.Да… Наверное, тебе скоро дадут ответ… Надеюсь, все будет хорошо… Все будет хорошо.

МОХАММЕД.Ну да. (Устало машет рукой.) Не знаю… что есть хорошо. Жалко, что самоубийство не получилось. Теперь я не знаю, могу ли я делать это еще раз. Может быть, я оставаюсь здесь… как в тюрьме. (Короткая пауза.) Я устал молиться. Я еще могу вставать на колени. Но подниматься уже не могу. Так что в один прекрасный день… (Что-то неслышно говорит.)

МАРТИН.Что? Что ты сказал?

МОХАММЕД.Нет… (Качает головой.) Нет, нет. Ничего. (Встает.)

ЭРИКА входит, садится за пианино, начинает играть что-то очень красивое, десять-одиннадцать нот, прерывается, играет другую красивую мелодию, одиннадцать-двенадцать нот из Шопена, «Вариации Гольдберга» и т. п. — перестает играть так же быстро, как начала.

Антракт.

Там же. Несколькими минутами раньше.

ЭРИКА садится за пианино, начинает играть что-то очень красивое, десять-одиннадцать нот, прерывается, играет другую красивую мелодию, одиннадцать-двенадцать нот из Шопена, «Вариации Гольдберга» и т. п. — перестает играть так же быстро, как начала — как будто забыла, что садилась играть; подходит к МАРТИНУ и МОХАММЕДУ, опускается на колени перед диваном рядом с МАРТИНОМ.

ЭРИКА.Какой у тебя сегодня дезодорант? (Нюхает.) «Инденсе»? «Ансансе», «Инсенсе», «Сенсибель», «Сенситив»? Какой?

МАРТИН.Кажется… Нет, какой-то другой.

ЭРИКА (наклоняется, нюхает его подмышку). Ты брызгаешь его слишком много. Слишком много.

МАРТИН.Слишком много?

ЭРИКА.Не хочешь ощущать свой собственный запах?

МАРТИН (смущенно смеется). Я не хочу ощущать свой собственный запах?

ЭРИКА.Я хочу сказать, Мохаммед по крайней мере пахнет правдой, а ты чем пахнешь? Каким-то трендом… В США уже нельзя пользоваться духами сколько хочешь и где попало… И что теперь, надо, чтобы от тебя пахло, как от монаха? Старым сырым монастырем с выщербленными стенами, засушенными розочками, сердцем из колючей проволоки, опадающих лепестков, крови? Ты что, не знаешь — в США хотят ввести запрет на сильные ароматы в общественных местах, потому что люди не желают дышать химией в лифтах, в автобусах, в ресторанах и туалетах; для людей, которые захотят подушиться «Эскейп» или «Шанель», будут отведены отдельные места, потому что очень многие сейчас страдают аллергией, а к тому же это опасно, реально намного опаснее, чем можно подумать, — от дезодорантов можно вообще впасть в маразм… Разве я не рассказывала?

МАРТИН.Рассказывала?

ЭРИКА.Это правда, но ты мне не веришь. Но если хочешь впасть в маразм в сорок пять, пожалуйста… Может, у тебя как раз из-за этого волосы поседели.

МАРТИН.У меня из-за этого волосы поседели?

ЭРИКА.Это алюминий, это алюминий в дезодорантах.

МАРТИН.Да, я знаю, что это алюминий в дезодорантах.

ЭРИКА.Нет, ничего ты не знаешь. Ты так говоришь, просто чтобы не молчать в ответ. А волосы у тебя поседели именно из-за этого. Это алюминий, а не наследственность. (МОХАММЕДУ.) Ты пользуешься дезодорантом? Это, наверное, ни к чему, когда пережил то, что пережил ты. Тогда просто пытаешься сохранять чистоту. Видишь только самое важное. Добро и зло… Ты — доказательство того, что Бог убивает и что даже это можно пережить. Лучше уж так, чем медленно увядать от дезодорантов и духов. Правда же? Моя мама говорит, что на меня наложат штраф, если я не перестану говорить «правда же».

МОХАММЕД не отвечает, ЭРИКА снова обращается к МАРТИНУ.