Владимир Мирзоев - Тавматургия

ЛИНДЕ осторожно трогает САВЕЛИЯ за плечо — САВЕЛИЙ открывает глаза, непонимающе смотрит по сторонам. Спектакль уже закончился, занавес закрыт, публика покидает зал.

САВЕЛИЙ.Простите, я всегда засыпаю в опере. Не знаю почему.

ЛИНДЕ.Музыка тормозит ваше левое полушарие. Оно, видимо, активно доминирует, пока вы бодрствуете.

Они идут к центральному проходу. САВЕЛИЙ оглядывается на тяжелый, вишневого цвета занавес — он сейчас закрыт, слабо освещен двумя фонарями. И вдруг САВЕЛИЙ испытывает непреодолимое желание заглянуть туда, за занавес. Он, как под гипнозом, идет к сцене, поднимается по ступенькам, расположенным сбоку. ЛИНДЕ протирает очки, смотрит на САВЕЛИЯ без какой-либо иронии или сарказма.

САВЕЛИЙ уже готов заглянуть за занавес, он медлит, оборачивается на своего спутника — зрительный зал пуст, ЛИНДЕ по-прежнему стоит в центральном проходе, поднимает руку в прощальном приветствии.

САВЕЛИЙ делает шаг за бархатный занавес — там выжженное солнцем жнивье, вдалеке — мрачноватый еловый лес, каким его обычно рисуют иллюстраторы русских народных сказок.

САВЕЛИЙ видит вдалеке велосипедиста, который едет по тропинке, рассекающей поле, прибавляет шаг.

Пожилой человек на велосипеде — короткая седая борода, панама, темные очки — это ДИРИЖЕР.

Поравнявшись с САВЕЛИЕМ, ДИРИЖЕР перестает крутить педали, слезает с велосипеда. Теперь САВЕЛИЙ может прочесть знакомую надпись на его футболке:

«Shit happens» — для САВЕЛИЯ это сигнал. ДИРИЖЕР не улыбается, лицо его непроницаемо. Мог бы хотя бы кивнуть, поощрить к разговору — но нет, ничего, стекла очков отражают САВЕЛИЯ и облака.

САВЕЛИЙ.То, что со мной происходит… Это реально… остановить?

ДИРИЖЕР.Понятия не имею. В каком-то смысле это зависит от вас.

САВЕЛИЙ.От меня? Но я (запершило в горле). Я уже душу свою заложил.

ДИРИЖЕР.А вот это вы зря. У вас батюшка знакомый есть?

САВЕЛИЙ.Священник? Нет.

ДИРИЖЕР (достает блокнотик, пишет номер, вырывает листок). Вот вам телефон. Отец Александр. Вернетесь домой, сразу ему позвоните.

ДИРИЖЕР по-молодецки оседлал свой антикварный велосипед и покатил по пылящей тропинке дальше.

САВЕЛИЙ проследил взглядом его движение и вдруг увидел метрах в двадцати от себя грубо сколоченный деревянный помост с коротким столбом в середине.

У столба, прислонившись к нему, сидел ИИСУС — обнаженный, все тело в кровавых подтеках (следы от бича).

Два солдатика неподалеку курят, о чем-то болтают.

Рядом с помостом — в том же костюме и галстуке, что при давешней встрече, стоит ШЕФ небезызвестной компании, ест эскимо, сделал САВЕЛИЮ ручкой — мол, давайте сюда, старина.

САВЕЛИЙ идет через поле на ватных ногах.

ШЕФ (добродушно). Добрый день. Как ваше… э-э… ничего? Вы еще помните, какое сегодня число?

САВЕЛИЙ.Да, конечно, я помню. Еще бы. Скоро я к вам загляну. Как там Ирина Петровна?

ШЕФ.Скоро — это сегодня. Самое позднее ( посмотрел на часы) в 7.30 p.m.

САВЕЛИЙ (растерян) . Да, конечно, я понимаю, я постараюсь успеть.

ШЕФ.Уж вы постарайтесь. Потому что иначе будут проблемы. Разве я вам не сказал? (САВЕЛИЙ похолодел.) В принципе, люди бессмертны, вы это знаете: здесь суетятся, потом умирают, опять воплощаются или тусят на том свете. Это бывает по-разному, это зависит. Но если душа, как путана, пошла по рукам, то есть стала товаром, предметом купли-продажи, тут уж, как говорится…

ШЕФ развел руки в красноречивом жесте. САВЕЛИЙ заплакал от обиды — ему снова было пять лет, и мир был враждебным и бессмысленным.

ШЕФ.Впрочем, есть один вариант — хочу предложить. Исключительно, как говорится, из личной симпатии. (ШЕФ повернулся к ИИСУСУ.) Видите, этот еврейчик тут богохульствует — объявил себя этим… царем иудейским и сверхчеловеком. В общем, юродствует. Вы ему всыпьте пару горяченьких, ну и скажите: ты, мол, не царь никакой, не спаситель, а просто жидовская морда. И все — будем считать, наш контракт аннулирован. Баста! Идет?

ШЕФ присвистнул, кивнул, один из СОЛДАТИКОВ вразвалочку подошел к САВЕЛИЮ, протянул ему хлыст.

САВЕЛИЙ как-то почти машинально взял его, по ступеням взошел на помост. ИИСУС, как и прежде, сидел, опустив подбородок на грудь, мухи садились на раны.