Владимир Галат: Запах берёзовых почек

Когда долго идёт мой дождь —
перепутан закат с рассветом —
ты приходишь, чего-то ждёшь,
улыбаешься рядом где-то.

…Ты всегда далеко, всегда —
нас судьба разбросала злая.
Если в небе горит звезда —
это ты вспоминаешь, знаю.

В мире нет ничего сильней,
чем любовь, чем любовь земная.
И когда запоёт соловей —
это ты напеваешь… знаю.

Нескончаемый этот дождь:
слёзы – капли, и капли – слёзы.
Засверкает росинок брошь,
это грёзы, всего лишь грёзы…

Камзол патриция – метаморфозой,
круги златые блузы голубой…
Цветок ночной темнее «чёрной розы»,
на тонком стебле снова рвётся в бой.

В английском фраке наглухо и с книжкой
известный свету щёголь и поэт…
Шарль Пьер Бодлер с повадками мальчишки,
кабацких ям знакомый силуэт.

Ханжой он не был – злой напасти жертва,
и стиль его – хоть праздник, но в аду.
Удар судьбы: мулатка Жанна, стерва,
и вызов всем приличиям, в бреду.

Делакруа защитник, он с отвагой
«искусным» малярам жестоко мстил.
Парижский денди и ночной бродяга,
не-до-любил… не смог… и не-до-жил…

Непокорённый альбатрос Отчизны…
Хранит его молва, сложив мечи…
Из «Мастерской художника» капризной
идет Бодлер – дорогу, ловкачи!

Снова волна за волной моего одиночества,
море безбрежно, и ветер студёный и злой.
Хочется снова увидеть глаза твои, хочется
до бесконечности слушать твой голос родной.

Всё прекратило свой бег, время сломлено.
кажется, нет никого: только ты, только я…
как далеко эти губы, что мной не целованы…
Как получилось, что ты навсегда не моя?

Что ж допустили вы, жёсткие силы небесные?…
Как мне прожить без тебя, кто-нибудь, подскажи.
Тесно в груди моей сердцу, ох, как ему тесно!..
в дьявольском хохоте рядом… одни миражи.

Это пустое… ведь день ото дня веселее!..
Слышишь, как город от страха чего-то дрожит?
Это, когда я «весёлый» брожу по аллеям,
то взрывом смеха… сметает вокруг этажи.

…Не забыть полевые цветы…
Силуэт – как пушинка в ночи.
Не бывает такой красоты…
– Я спою тебе, слушай… молчи.

Помнишь, были мы юны с тобой,
и казалось – всё только для нас.
И беспечной счастливой гурьбой
все стремились взойти на Парнас.

Ветер странствий мечтой увлекал.
мы летели навстречу заре.
Стук колес, остановка, вокзал —
бедуин на песчаной горе…

…И сейчас, как и раньше, готов
по звонку твоему улететь…
Я не вижу нависших годов
и смогу за тобою поспеть!..

Это будет, наверно, за весточкой неба —
после жуткой грозы поведут на распыл.
Разломлю я последний ржаной кусок хлеба,
догадаюсь потом, что последним он был.

В этот день запою, как мой брат пел когда-то
и, сражённый судьбой непонятной, затих…
Уроню я слезу на полоску заката,
догадаюсь потом, что последний мой штрих.

Меня в церковь под руки водили зачем-то,
говорили, болезни – всегда – за грехи.
Много лет пролетело, но всё было тщетно,
лишь истошнее стали кричать петухи.

Я страдал на земле, а кому было легче?…
И когда он наступит, последний мой день,
накануне расправлю поникшие плечи
и шагну, догадавшись, что я уже – тень.

Транжирим день легко, беспечно,
примерив мученика венчик.
А он, как пламя, быстротечен,
как женский взор, всегда изменчив.

Дорога жизни несравненна,
в конце пути лишь станет тоньше.
И где-то на краю Вселенной
одной пылинкой станет больше.

Бывают чудеса на белом свете —
и да продлится их недолгий век —
на облако (тому почти свидетель)
карабкался весёлый Человек!..

Задумчиво смотрели, помолчали,
стыдливо уронил иной слезу…
И ветер помогал ему вначале,
похлопали прохожие внизу.

Водицы утекло с тех пор немало,
но не нашлось другого чудака…
Чего ему для жизни не хватало?…
А люди ждут… и смотрят в облака.