Василий Бородин - Лосиный остров (сборник)

Простосердечие и детскость интонации через нарочитую неискусность ведут за собой в пространство говорения предсказуемое отношение к миру и к себе: не-страстность, не-искушенность; в стихах Бородина нет ни одного элемента «взрослого» мира: поэт загерметизирован в своем звучном добросердечии к миру, не воспринимая никакой «взрослой» проблематики, а этический компонент, посредством инфантилизации расщепляясь на простую оппозицию, предъявлен на уровне «ты ещё скажи, так устал, что в трамвае мéста не уступил».

Несколько лет назад поэт Олег Юрьев, представляя стихи Василия Бородина в журнале «TextOnly», отметил, что у Бородина нет «потребности и склонности посредством стихов раскрывать, дораскрывать и перераскрывать свою личность и рассказывать, дорасказывать и перерасказывать свою жизненную историю» [2]. Это точное положение можно дополнить одним положением: в стихах Бородина отказ от подобной «самости» не оборачивается растворением или ритуальным сжиганием, но подменяется постоянным отодвиганием своего «я» в сторону, индивидуально-личностное как бы постоянно умаляется и ставится на место .

Благодаря этому в словах проступает, усиливается и обостряется свойственный Бородину взгляд «по горизонтали», где все существа и предметы уравнены не только со всеми существами и предметами, но и, что главное, с самим наблюдателем. Эта особая сердечная теплота как результат «уравнивания» нередко достигает такой концентрации, что предстает бескрайним маревом, в котором можно многое разглядеть и услышать, прежде всего –

Н. Заболоцкий

Среди полей сердечной теплоты, в мареве, принимающем очертания любого пространства – и сельского, и городского, и пространства дословесного сияния – существа, которые обозначаются автором как «человек», «пёс», «вол в Валахии», «медведки и землеройки», «охотник», «торговец», «монах», «макака», «читатель», «советский скульптор» (и тут же «советский врач») и т. д. – как правило, их функция является ключевой в развертывании (речевой) ситуации каждого стихотворения, что роднит бородинское мышление с фольклором, связь с которым подчеркивается – в том числе – особой ритмизацией некоторых текстов и своего рода напевностью: «вол и овечий сыр / мел и облака / и идёшь как сын / а не как». В этом мире, в котором можно проверить, «как работает / зерно» и установиться, что «оно само себе и хлеб и солнце», любое существо – жнец, потому что в колос – и в более глобальном смысле – в урожай – может быть преобразовано всё, попадающее в оптику поэта. Наука геометрия утверждает, что точка не имеет измеримых характеристик – и это применимо к существам в поэтическом мире Василия Бородина: их присутствие обозначено точечно, внятно и чётко, но как объекты они являются нульмерными, при том каждое существо одновременно является точкой, в которой прочитывается исток разноплановой смысловой фокусировки, и точкой как знаком препинания, завершающим высказывание-стихотворение. Чем эти существа удерживаются в авторском пространстве, посредством чего к ним можно прикоснуться?

Андрей Белый

Системное прочтение, видение поэтики как единого целого во всей ее многомерности – необходимое условие при обращении к стихам Василия Бородина, в которых индивидуальное время является вполне ощутимым, но его границы подвижные и нечеткие, его границы это некое интонационное сфумато , что и понятно: упомянутое выше марево сердечности – вот оболочка всех предметов, замутняющая и прячущая все, что попадает в поле зрения. Индивидуальное время сплетено (сплетено порой так туго, как только могут колосья сплестись с процессом своего взрастания и созревания) из ряда взаимозависимостей и трудно уловимых связей, обнаружение которых всякий раз ведет к удивлению. Прикосновение к отдельному колосу обязательно требует восприятие всего взошедшего поля и признания права луча быть колосом, в этом, пожалуй, единственная требовательность поэтики Бородина к читательской компетентности и читательской же интуиции: во всем остальном – даже в парадоксах письма и шелестящих всплесках энергии смысловых поворотов – Бородин к читателю милосерден и снисходителен, как бывает снисходительно чудо становления колоса лучом – оно не ждет, что его воспримут в качестве реальности, ему достаточно маревного сияния, мимолетной иллюзорности и морока тепла.

Читать дальше