Джордж Байрон - Дон-Жуан

Вот на него внимательно глядят
Те, кто еще вчера его боялся;
Они еще поверить не хотят,
Что командир от власти отказался.
Хороший офицер, храбрец и хват,
За Бонапарта смело он сражался,
И вот на грязной улице убит
И, словно бык зарезанный, лежит.

Былые затянувшиеся раны
И кровь его последних, свежих ран
На мертвом теле выглядели странно, —
Я все стоял, раздумьем обуян.
До самой смерти я не перестану
Допрашивать усопших! Но туман
Непроницаем, неподвижно-серый, —
И для сомнений наших, и для веры.

Был человек, и нет его — смотри!
Что жизненный процесс остановило?
Какого-то свинца кусочка три.
Вода, земля, огонь, любая сила —
Все разуму подвластно! Мы — цари!
Но плохо нас природа защитила:
Любое вещество не то что в час —
В одно мгновенье истребляет нас,

Но где ж мои герои? Евнух черный
Их погрузил в каик, уселся сам,
Гребцы взмахнули веслами проворно,
И лодка полетела по волнам.
Как узники, бесчувственно-покорны,
Друзья молчали. Негр велел гребцам
Причалить у стены глухой и сонной,
Рядами кипарисов осененной.

Угрюмый негр в калитку постучал,
Железная калитка отворилась,
Он дал им знак идти и зашагал.
Тропинка чуть заметная змеилась
Сквозь заросли густые. Негр молчал.
Ночная мгла давно уже спустилась,
И по такому странному пути
Лишь ощупью могли они идти.

Для чащи экзотических растений —
Жасминов, лавров, пальм et cetera —
Я мог бы вам придумать тьму сравнений;
Но нынче много этого добра
Разводят в парниках своих творений
Поставщики базара и двора, —
А все затем, что одному поэту [254] 42. …одному поэту… — Возможно, Байрон имеет в виду самого себя или своего друга Томаса Мура. «Восточные» поэмы Байрона и «Лалла Рук» (1817), романтико-описательная поэма Мура, способствовали возникновению в Европе моды на восточную «экзотику».
Пришла причуда странствовать по свету!

И вот в глубокой мгле и тишине
Возникла мысль у моего героя
(Она могла прийти и вам и мне!):
«Старик, наверно, слаб, а нас-то двое!
Мы можем безнаказанно вполне
Освободиться от его конвоя…»
«Пристукнем негра!» — другу он шепнул
И даже руку было протянул.

«Да, — отвечал британец, — а потом?
Подумайте: ведь если нас поймают,
Нас освежуют попросту живьем!
Варфоломея [255] 44. Варфоломей. — По преданию, со святого Варфоломея содрали кожу. участь не прельщает
Меня ни в коей мере. И притом
Я голоден. Желудок мой страдает,
И за бифштекс охотно, как Исав [256] Исав — по библейскому преданию, продал свое первородство брату Иакову за чечевичную похлебку. ,
Я откажусь от первородных прав.

Мы, верно, очень близко от жилья—
Старик идет спокойно и бесстрастно;
Он знает, что вокруг — его друзья
И что тропинка эта безопасна!
Догадка подтверждается моя:
Вы видите на небе отблеск красный?
Мы повернули вправо наконец.
Черт побери! Смотрите-ка — дворец!»

И в самом деле — ярко освещенный,
Глазам моих друзей предстал дворец,
Причудливый, цветистый, золоченый,
Безвкусицы турецкой образец.
Родник искусств Эллады угнетенной
В чужих руках, увы, иссяк вконец:
Раскраска вилл на берегу Босфора
Напоминает ширмы или шторы!

Подливок и пилава аромат
Их оживлял по мере приближенья.
Хорошему жаркому всякий рад,
И моего героя настроенье
Исправилось. Участливый собрат
Ему шепнул: «Оставьте все сомненья!
Поужинаем плотно, а потом
О вылазке подумаем вдвоем!»

Тот действует на чувство, тот — на страсти,
Порою даже доводы умны,
Иному нужен кнут, иному — сласти,
Иному даже правила нужны;
Но я чужой не подчиняюсь власти:
Рассудку рассужденья не страшны!
К тому же и ораторы, признаться,
Никак не могут кратко выражаться.

Но я не собираюсь отрицать,
Что сила слова, красоты и лести,
Как сила денег, может возбуждать
Все чувства — от предательства до чести.
Но что способно так объединять
Все ощущенья радостные вместе,
Как звонкий гонг, который в должный час
К принятью пищи приглашает нас?

У турок для обеденного часа
Ни гонга, ни звонков, понятно, нет,
Поклоны слуг по правилам танцкласса
Не возвещают, что несут обед,
Но, чуя запах жареного мяса,
Жуан и друг его узрели свет
И сразу огляделись деловито
В пророческом экстазе аппетита.