Джордж Байрон - Дон-Жуан

Но странно — безотчетное смятенье
По их блаженству светлому прошло,
Как облака немое отраженье,
Как пламени тревожное крыло,
Как ветра незаметное движенье
На струнах арфы. Как-то тяжело
Вздохнул Жуан, охваченный тоскою.
И взор Гайдэ вдруг заблистал слезою.

Ее проникновенный ясный взгляд
Следил за исчезающим светилом,
Как будто это был весны закат,
Как будто это счастье уходило.
Жуан влюбленный, нежностью объят,
Следил за нею, и его томила
Тревога безотчетная, и он
Печалью беспричинной был смущен.

Она Жуану тихо улыбнулась
Улыбкой, навевающей печаль,
Потом, нахмурив брови, отвернулась
И побледнела, вглядываясь в даль.
Жуан спросил: «О чем тебе взгрустнулось?»
Она ему ответила: «Мне жаль
Минувшего и жутко от сознанья,
Что не переживу я расставанья!»

Жуан хотел расспрашивать. Она
Устами губы милого закрыла
И злую тень пророческого сна
Горячим поцелуем победила.
Сей метод лучше действия вина:
Я пробовал целительную силу
Обоих; результаты их — увы! —
Боль сердца или только головы.

Порой жестокое недомоганье
Вино и женщины приносят нам,
За радости нас облагая данью.
Какое предпочесть — не знаю сам,
Но я скажу, потомству в назиданье,
Проблему изучив по всем статьям,
Что лучше уж с обоими спознаться,
Чем ни одним из них не наслаждаться!

Счастливцы со слезами на глазах
Молчали долго, нежностью объяты;
Все чувства сочетались в их сердцах —
Ребенка, друга, любящего брата.
Парили души, будто на крылах,
Восторгом страсти радостной богаты,
И счастье жить, любить и обладать
Их вдохновляло жизнь благословлять.

Зачем, соединив сердца и руки,
Не умерли влюбленные тогда?
Ни хладных лет, ни горечи разлуки
Они бы не узнали никогда!
Унылый мир жестокости и скуки
И скорбная печаль была чужда
Их нежным душам, пылким и прекрасным,
Как песни Сафо, пламенным и страстным.

Им нужно бы скрываться от людей
И петь, как соловьи в зеленой чаще,
Не ведая пороков и страстей.
Избранники свободы настоящей
Живут одни: чуждается друзей
Орел, высоко на небе парящий,
Вороны же и галки — шумный люд, —
Как мы, добычу стаями клюют.

Прекрасная Гайдэ с моим Жуаном
На ложе нег вкушали сладкий сон,
Но тайную тревогу, как ни странно,
Порою ощущал невольно он.
Как ручеек в саду благоуханном,
Ее уста шептали; как бутон
Прекрасной розы, забываясь дремой,
Она дышала счастьем и истомой.

Как ветер беспокоит иногда
Поток альпийский сладким дуновеньем,
Так наших душ глубокая вода,
Встревоженная странным сновиденьем,
Таинственно томится, и тогда,
Озарена чудесным; просветленьем,
Бесчувственна, но, чувством смущена,
Не глядя, видит вечное она.

Гайдэ приснилось, что в ночи туманной
Она к скале прикована. Вокруг
Ревут и воют волны океана,
Хватая жертву тысячами рук.
Вот поднялись до уст; ей душно, странно,
Ее томит мучительный испуг,
Вот захлестнули голову… О боже!
Но умереть никак она не может!

Затем она как будто бы одна
Идет босая: острые каменья
Изрезали ей ноги, но она
Должна идти, идти за смутной тенью
В покрове белом; ужаса полна,
Гайдэ глядит на странное виденье:
Оно молчит, и движется вперед,
И подойти поближе не дает!

Сменился сон: пред ней пещеры своды
В уборе сталактитов ледяных;
Века и молчаливая природа
Неутомимо выточили их.
Ей косы растрепала непогода,
И слезы из очей ее немых
Обильно льются на крутые скалы
И сразу превращаются в кристаллы.

И тут же, хладен, тих и недвижим
И странно бледен, как морская пена
(Когда-то словом ласковым одним
Она его будила неизменно!),
Лежал Жуан, и жалобно над ним
Рыдало море голосом сирены:
Заставить это сердце биться вновь
Уж больше не могла ее любовь!

И, странно, ей внезапно показалось,
Что облик дорогого мертвеца
Менялся: в нем как будто прояснялось
Усталое лицо ее отца
И взгляд его недобрый; испугалась
Гайдэ при виде этого лица,
Проснулась — и увидела, бледнея,
Что он, ее отец, стоит пред нею!