Джордж Байрон - Дон-Жуан

Но где он согрешил, когда и с кем, —
Рассказывать я наспех не сумею.
Ведь назиданье — лучшая из тем.
Читателей своих я одолею
И пафосом и грустью, а затем
На камне душ людских запечатлею,
Как сын Филиппа на горе Афон,
Могучий монумент для всех времен.
[560] 86. Некий скульптор предложил высечь из горы Афон статую Александра Македонского; предполагалось, что в руке он будет держать город, а из кармана его будет вытекать река, — предполагалось и еще что-то в этом роде. Но Александра нет, а гора Афон по-прежнему стоит и вскоре, я верю, будет смотреть на свободный народ. (Прим. Байрона).

И здесь, друзья, как видите, кончается
Двенадцатая песнь. Конец любой
От каждого начала отличается,
И план поэмы как-то сам собой
Все ярче, все яснее намечается.
Я не гонюсь, читатель, за тобой,
Я не прошу ни капли снисхожденья
И вовсе не боюсь пренебрежения.

Не всех врагов громами я разил,
Но бури мне описывать не внове.
Я в предыдущих песнях предложил
Вам и грозу, и бой, и реки крови;
В дальнейшем я вам дам обзор светил,
А в самой лучшей песни наготове
Для вас экономический трактат,
Упорных размышлений результат.

Я знаю, это тема очень модная,
Традиций всех расшатана стена [561] 89. …Традиций всех расшатана стена. — Байрон имеет в виду не только тяжелое финансовое положение Англии (в частности, огромный национальный долг), но и вообще критическое состояние английской экономики. .
Для патриота дело благородное
Указывать, где сломана она.
Но я придумал тему превосходную,
Которая понравиться должна.
А вы экономистов почитайте [562] А вы экономистов почитайте … — то есть политико-экономические сочинения Джеймса Милля, Томаса Тука, Давида Рикардо и других членов «политико-экономического клуба», образованного в 1821 г.
И, кто из них умнее, — угадайте.

Пора мне стать серьезным; в наши дни
Не следует смеяться над пороком:
Ведь шутка снисхождению сродни
И может стать греховной ненароком!
Лишь скорбь нам помогает искони
Достойно петь о строгом и высоком;
И величаво стих мой воспарит,
Как древняя колонна знаменит.

Итак, приступим: леди Аделина
Амондевилл была весьма знатна,
Ее норманский гордый род старинный
Большие украшали имена;
Пленительно-прекрасной, как картина,
Считалась даже в Англии она
(А в Англии, как пишут патриоты,
Красавицы рождаются без счета!).

И я не собираюсь возражать,
Я принимаю доводы любые;
Согласен я, что можно обожать
И черные глаза и голубые.
Все вкусы я способен уважать,
Притом любовь — могучая стихия,
И некрасивых женщин вовсе нет
Для всех мужчин моложе средних лет.

Лишь миновав сей возраст беззаботный
И перейдя заветную черту,
Мы на ущербе радостей охотно
Критиковать беремся Красоту.
И лень и равнодушье безотчетно
В нас усыпляют страстную мечту,
И зеркала советуют нам тоже
Оставить место тем, кто помоложе.

Иной еще пытается продлить
Цветенья ограниченную эру —
Но после равноденствия не скрыть,
Что счастье превращается в химеру;
Слабеющие силы оживить
Способны только добрая мадера,
Дискуссии, собранья, вечера,
Парламент, и долги, et cetera.

Религия, налоги и реформы,
Война и мир, большое слово «Нация»,
Попытка управлять во время шторма
И фокусы земельной спекуляции,
Вражды взаимной твердая платформа
Сменяют все любви галлюцинации;
Мы часто любим наспех, но вражда
Способна длиться многие года.

Угрюмый Джонсон, моралист суровый,
Сказал: «Люблю я честную вражду!»
И лучше этой истины не новой
Я ничего, пожалуй, не найду.
Я просто зритель, ко всему готовый,
С людьми и с миром, кажется, в ладу;
Ни хижин, ни дворцов не порицая,
Как Мефистофель, только созерцаю.

Я прежде ненавидел и любил,
Теперь умею только издеваться, —
И то, когда молчать не станет сил
И складно рифмы звонкие ложатся.
Я рад бы, как не раз уж говорил,
С неправдою и злобою сражаться,
Но эти все попытки — ерунда;
Читайте «Дон-Кихота», господа!