Римма Казакова - Сентиментальная лирика о любви

Я богата – и бедна,

я отпета – и отмыта.

Я спокойна. Я одна

у разбитого корыта.

Все падает из рук:

карандаши, тарелки…

Остался близкий круг,

но дни и чувства мелки.

Привычка подвела:

в пределах жизни бренной

примеривать дела

и помыслы к Вселенной.

Она теперь мала,

ее масштаб – оковы,

она мечты свела

к задачке пустяковой.

И этот крест несем

мы, злясь, не соглашаясь.

И, словно яд, во всем –

растерянность и жалость.

Но смотрит строго друг:

пусть нет былого хора,

остался близкий круг,

основа и опора.

Остался близкий круг

для торжества науки:

всё падает из рук…

И всё вернется в руки!

Друзья мои!

Золото и серебро

в сравнении с ними –

всего лишь медяшки.

Друзья мои делают людям добро,

и вовсе не тяжек

им труд этот тяжкий.

И каждый

чужою бедою распят.

А спросишь: во имя чего? –

не ответят…

Они хорошо после этого спят,

и звезды их снам,

как в младенчестве,

светят…

Полагаю, что я ничего не добьюсь,

что напрасны мечты и потуги.

Понимаю, что я не собьюсь, не сопьюсь,

как иные друзья и подруги.

И что будет последний отрезок пути

и спокойным, и благостным даже.

Что я много чего пожелаю найти,

и найду, и, наверное, буду в чести

у пролаз и у бдительной стражи.

Так о чем я скулю? Горький вздор, отвяжись!

Не терзай мою душу обидой,

что упущено время, проиграна жизнь,

что и тлеет, и тускнет, и гаснет, кажись,

в стороне уголек мой забытый.

Полагаю, и вправду здесь что-то не так.

Катастрофою кажется каждый пустяк,

и сама я в том, видно, виновна.

Пусть меня вразумит не мудрец, а простак,

с этим делом повязанный кровно.

Вот он мне и долбит, что напрасно боюсь:

на пути, где я птицей взъерошенной бьюсь,

мне роскошно жилось и любилось!

Я на этом пути ничего не добьюсь.

…Потому что всего я добилась.

Научиться бы жить налегке,

жить легко, без сомнений и риска,

налегке, от всего вдалеке,

что так больно и горестно близко.

Отвернусь, а потом обернусь:

что я бросила – с ядом упрёка?

Отвернусь, обернусь – и вернусь

к близким далям своим издалёка.

Там, куда бы ушла, – та же боль,

та, что будит, ведёт, убивает.

Та же боль, тот же яростный бой…

А без боли его не бывает.

Научиться ли жить налегке?

Где, в заветном каком уголке

та счастливая лёгкость таится?

Что такое на деле она:

полусонной души целина

или злая, свободная птица?!

Впрочем, мы и живём налегке

и в своей безразмерной тоске

неразумное сердце не раним.

Научились. Живем налегке.

Налегке: без синицы в руке

и с журавликом в небе бескрайнем.

В восторге онемевши,

взираю на экран:

красотки-гулливерши

из самых разных стран…

Теперь их не покинет

удача никогда.

У вешалки-богини

особая звезда.

Иных судьба метелит

в безрадостных деньках,

а девочки-модели –

при деле, при деньгах.

Вот я – другая просто,

другой задор и дар.

Я с высоты их роста –

карманный экземпляр.

Контраст их стати тощей,

что вылезла на старт.

Там, где не надо, толще,

пикантный нестандарт.

И в юности всесильной,

презрев мои мечты,

меня б не пригласили

на конкурс красоты.

Нет, вовсе не жестоки

со мною мерки лет:

лишь не по мне – высокий

и узкий трафарет.

И, храбро пошагавшим

на подиум судьбы,

желаю я гигантшам

добра, а не борьбы.

Не знаю, где растят их, –

тех, выше похвалы.

Мой метр плюс шесть десятых –

уютны и милы.

Любой, со мной знакомясь,

доволен: у него –

значительности комплекс,

величья своего.

Мне с ним неплохо тоже,

и в том моя судьба,

что я всегда похожа

лишь только на себя.

Я знаю: кто-то млеет,

не ставя мне в вину

всего, что я имею,

объем и крутизну.

И нет во мне обиды,

и я без суеты

смотрю, как рвутся дылды

на конкурс красоты!

Зачем влипать друг в друга так упорно?

Я ничего не выпрошу у полдня.

И кто-то озорно, двадцативесно

меня обскачет, как моторка – весла.

О, племя отнимальщиц безмятежных!

И вы, как в модных юбочках, – в надеждах.

И чтобы тем надеждам вашим сбыться,