Дмитрий Кимельфельд - В те времена

Как легка была тогда ночь —
Продолженье наших дней тех,
Где сплетались из семи нот
Темы вечные для двух тел.

С этой женщиной, прости, Бог, —
Будто сотканной из ста грёз,
Я такую испытал боль —
И такое волшебство снёс,

Что теперь — хоть из аорт кровь, —
Пусть сам дьявол разведёт прыть, —
Буду землю, как слепой крот,
По её следам ребром рыть!..

Так руби же, музыкант, такт,
Рви синкопы горловых жил.
Есть пока что на земле Та,
За которую и смерть — жизнь!

Мимо рощ и домов, мимо лиц и стекла,
Попирая асфальт и бетон,
Осень рыжеи лошадкой в наш город вошла,
За собою везя фаэтон.

Вот на площади главной разбит шапито,
И над мелом встревоженных лиц,
В роковое пространство врезаясь винтом,
Крутит сальто отчаянный лист.

Припев:
Марш выходной заиграет оркестр —
Публику бросит в пьянящую дрожь…
В небе луну, как серебряный крест,
Прячет за пазуху дождь.

Представленье в разгаре, сопит детвора,
Восхищенно хрустят леденцы…
Как факиры, меняют одежды ветра,
Колет тайной под ложечку цирк.

А когда сатанеет сквозняк-дирижер,
Скоморошьи прищурив глаза,
Наша память, как клоун, спешит на ковер,
И взрывается хохотом зал.

Припев.

Жгут повсюду листву, холодеющий дым
Вынет душу из темных аллей…
Цирковые гастроли осенней орды
Завершатся парадом-алле.

Мимо улиц и лиц, засыпая дома,
Попирая асфальт и бетон,
Белогривой лошадкой плетется зима
И везет за собой фаэтон…

Припев.

В саду, где рой кузнечиков
Молился на закат,
Одну сонату вечную
Тревожил музыкант.
Он долго спорил с давешним,
Слова перебирал,
Постукивал по клавишам,
Наигрывал-играл.
Слетались звуки вещие
К нему на торжество,
И приходила женщина
Из памяти его.
И уносил кататься их
Её звенящий смех
В блаженный девятнадцатый
Потусторонний век.

Кнуты по крупам щёлкали,
Кричали лихачи…
Глаза её за щёлками
Смеялися в ночи.
Спала притихшим зябликом
В пустом дому она,
Надкушенное яблоко
Белело, как луна.

Пёс лаял из-за дерева,
Уныл и языкат,
И с неизвестным демоном
Прощался музыкант.
Он ноты прятал бережно,
И счастье жгло его,
Как в юности безденежной, —
Бог знает, отчего…

Они проснулись поутру,
И пили чай, хрустя хлебцами.
Бельё качалось на ветру
На леске между деревцами.

Он выбегал, накинув шарф,
По лестнице в притихший дворик.
Пустую банку вороша,
Он восклицал: «Ах, бедный Йорик!»

И был апрель. И по реке
Спешили грузовые баржи…
И двушка в тёплом кулаке
Была потёртым знаком кражи.

Он набирал шесть долгих цифр
Из углового автомата,
И обещал билеты в цирк,
И улыбался виновато.

Он заходил к себе домой,
Читал унылую записку
И восседал за стол хромой.
И ел холодную сосиску.

Потом ложился на диван
И, проглотив четыре строчки,
Заваливался, как в туман,
Не сняв ботинки и сорочку.

Он молча вглядывался в тьму,
Ища итог судьбы печальной,
И там мерещилась ему
Другая жизнь. И берег дальний.

Мне снился старый дом
В ряду построек ветхих,
Издерганные ветки
Над мокрым сентябрем…
В одном окне пылал
Свет таинства былого
И лестница отлого
К входной двери вела.
И там, за дверью той,
Как в мякоти сугроба
Сиял высоколобо
Огарок золотой.
Листвы желтевшей чернь
За окнами вращалась.
И мне не воспрещалась
Заносчивость речей.
Был в комнате разлад
Бивака кочевого.
И наш полночный сговор
Как ангел был крылат.
Струясь, как полотно,
Свет падал к изголовью…
Что мы зовем любовью —
Теперь не все ль равно?
Что сбудется еще —
Загадывать не смейте.
Мы не в ладах с бессмертьем —
У нас с ним свой расчет.
Пока ж в живой висок
Стучится кровь ребристо, —
И ныне мне, и присно
Приснится этот сон.

Вечереет. В доме тишь и запустенье.
Пахнет серой и паленой пахнет шерстью…
И нам видится движенье света к тени
Как извечное движенье к совершенству.