Дмитрий Кимельфельд - В те времена

Эта тишина неспроста, неспроста,
Мне твои глаза не простят, не простят…
Только почему же тогда в тишине
Ты пришла ко мне?

Это не любовь, не любовь, не любовь,
Это ничего, ничего, ничего,
Только почему же тогда каждый раз
Вечер сводит нас?

Прозвенят часы — вот беда, вот беда!
Значит, никогда, никогда, никогда…
Только почему в твоём голосе дрожь:
«Ты ещё придёшь?»

Это всё слова, всё слова, всё слова,
Счастья далеки острова, острова…
Только почему же так близко зрачки,
Словно островки?

Эта тишина неспроста, неспроста,
В сердце пустота, пустота, пустота.
Счастье заблудилось в недосланных снах…
Кончилась весна.

Песню провода допоют, допоют.
Я ищу любовь не твою, не твою…
Только почему же так губы щедры?..
Может, до поры…

Отсыпались дожди после майских забот.
Им приснились каштанов горящие свечи.
В эту ночь я сбежал. Просто оросил за борт
И себя, и судьбу, и разлуки, и встречи.

Будни, как кандалы, песней я перегрыз,
Проморгали меня неудач часовые.
И зелёный прибой устремив ярость брызг,
Так ни с чем из погони вернулся впервые.

Шелест волн надо мною кружил, невесом,
Но смятенье комком подступило внезапно,
И из пены морской на горячий песок
Вышла ты, как выходят рассветы — из завтра.

А потом — тишина. А потом ураган
Подхватил нас двоих, безудержно неистов…
А потом будто небо упало к ногам
И прибой прокричал свою тысячу истин.

Улыбалась девчонка, устало дыша,
И к горячим щекам прижимала ладони.
А на гребне волны шёл корабль не спеша.
И я понял, что это вернулась погоня.

Здесь у самого моря сосны небо метут,
Здесь расплавлено время в песке золотистом.
Здесь по лунным дорожкам бригантины плывут…
Здесь не слышал никто, как ударил тот выстрел.

Не уйти мне теперь, никуда не уйти.
Лишь остался мечты неоплаченный вексель…
Время может в журнал судовой занести:
«Он убит в эту ночь при попытке к бегству».

Полусонные пальцы по клавишам мелко стучат…
Одинокий жираф где-то бродит у озера Чад…
А у нас за окошком подачки клюют воробьи.
И печальны немножко прекрасные очи твои.

Наши шапки и шубы смиренно висят на гвоздях
Наша память бушует, безмолвно скорбя о друзьях.
В балаганчике утро, трамваи снуют, как скворцы…
А бездомная память не сводит с концами концы.

Все понятно: весна. Не хватает железа в крови.
И поэтому хочется плакать и петь от любви.
И поэтому хочется руки твои целовать,
И забытыми полусловами тебя называть

Престарелый приемник от скрипов эфира осип.
В этот стынущий вечер, о, Господи, душу спаси!
И, за Тайной Вечерей открыв беспощадную даль,
Мне с любимой моею вовеки расстаться не дай!

Зачем, зачем с восторгом и блаженством
Я Ваше имя тихо повторял?
Мир до него зиял несовершенством,
Но с ним — своё увечье потерял.

Я Ваше имя пробовал устами,
Оберегал от зноя и от пург.
Оно витало ночью над мостами
И как звезда, слепило Петербург.

Чем были мне его четыре звука —
Я никому на свете не скажу!
Мне, видит Бог, расстаться с ними — мука,
Но я и мукой этой дорожу!

Какая странная пора к нам нынче подступила!
Всё было будто бы вчера, а вот уж погляди:
Мы всё смущённее молчим о том, что с нами было,
И всё смиренней говорим о том, что впереди.
Протяжный августовский крик под сводами окраин,
Воспоминания вспугнув, врывается в гортань.
И понимаем мы теперь: нет грамоты охранней,
Чем тех сладчайших наших дней немая глухомань.
И нам не деться никуда от памяти бессонной:
Её скупые трубачи нас к бою призовут.
И нота нежности спешит за нотою басовой,
Как в ножны вкладывая нас в июльскую траву…
Мы стали тише говорить, любить — самозабвенней.
Но нет — года нас не сотрут, как пальцы — пятаки!..
...И сыпях, сыпят сентябри нам поздние прозренья
Из вещих клювов — впопыхах, как третьи петухи…

В белой вьюге, в белой зыби, в белой мгле
Над распятьями сопящих городов
Ты, безумная, летала на метле,
Зябко ежась от январских холодов.