Екатерина Гордон: #Стихикатигордон

Ты хочешь в мой город? Не надо: здесь хрупкие
сны,
Как крылья у бабочек, сеть ледяной паутины;
Обыденна ложь, воровство будто щедрость
невинно;
и невыносимо далеко до новой весны.
Здесь быстро идти и ползти в алой лаве машин,
Меняя часы на скупое движенье по кругу.
Все перемешалось, нас не отличить друг
от друга.
Писатели, дети и мерзнущие алкаши.
Здесь каждый глоток надо вырвать у душных
домов,
Пройти через улицы, преодолеть турникеты
И похоронить вместе с Лениным вечное лето,
Свободу и мертвое чувство по кличке Любовь.
К тебе навсегда? Невозможно… тебе ли
не знать:
Не мне океан и покой под листвой винограда…
И я потеряю тебя в эпицентре бетонного ада…
Мой город для тех, кто совсем не боится терять.

Ты нелюбовью болен, я – простудой.
Нас лихорадит от ненужных встреч,
И каждый хочет нас предостеречь
От нашей дружбы, как от лжи и блуда,
Как от порока и опасных снов,
Как от болезней и недобрых слов.
Я кашляю, и я тебя люблю,
Как всех больных, убогих и несчастных,
И даже если нелюбовь опасна…
Я не боюсь.

Так по кромке, по тонкой грани парапета
Бродят голуби в ожидании лета.
Этим грязным небесным тварям надо
мало.
У меня для них снег и хлеб тоже талый.

Солнце в окнах домов томится – ждет
восхода,
А во мне бескрылая безысходность.
Без печалей и без пустых ожиданий
Я по кромке хожу, по тонкой грани.

Сердце, сгорая, несется к твоей земле…
Скоро останется вспышка – заметишь ли…
Маленький взрыв обреченной моей любви?
Вспомнишь меня, и захочется ночь обнять…
Взглядом поймаешь желание – всё так просто:
Доброе помнить, а грустное забывать.

Закрываю, как книгу, как двери
дубовые, как глаза.
На защелки и на засовы. Ты все сказал.
Мне не нужно ни больше, ни меньше —
той пары слов.
Закрываю, защелкиваю на засов.
И не слышу. Когда-то давно… до речей,
до фраз.
Я любила нас.

После дождя… воздух тугой, влажный.
Вырываю у мира из рук новые вздохи.
И уже ничего – нипочем – никогда
не важно,
Я дышу, как дышат свободные сердцем
Боги.

И уже не больно. Довольно плакать о боли.
Я дышу жадно, следующих вздохов ради.
У меня – свобода ненужных, у меня
выдумка голи.
У тебя – обои и планы в пустых тетрадях.

Смотрю на солнце, глаз не отвожу…
Мне кажется, оно вот-вот взорвется,
В моем виске воробушком забьется…
И вырвется…

Из-под снега клюква… Холодно и кисло.
Ярко-красный бисер с белоснежной юбки
Отрывала, мерзла… Целое лукошко…
Капли крови барса – одинокой кошки…
Отзывалось эхо. Лес стоял недвижим.
По следам гадала: выжил иль не выжил?
Меж деревьев темных барс бредет устало…
Пожалела кошку – плакать перестала…

Ничего не будет… ничего:
Скатерть уберут, и снег растает.
И никто под утро не узнает
Странного секрета моего.
Будут мыть тарелки и бокалы,
Сокрушаться: «Сколько не доели!»
И пройдут ненужные недели —
С той поры, как нас с тобой не стало.

Ты не любишь меня – так не любят, так держат
за нить…
Кыш! Лети-улетай, но верёвкой окована
прыть…
Вроде хочется птичку – чирикай, но вовремя
«цыц»…
Только не механизм в белых грудках
у маленьких птиц.
То покормишь, то пнешь, то погладишь,
то вспомнишь о том,
Что от птиц слишком шумным становится
сумрачный дом.
Птичка вроде привыкла и рада жестокой руке…
Только ты уже грезишь о новом безмолвном
зверьке.

Вода застыла льдом, стекая с крыш,
Падение на время отложив.
Не жду, что ты поймешь или простишь,
И прячу от себя кухонные ножи…
Предсказывают счастье и весну,
Забьется жилкой синий ручеек.
Оттает грусть – прольется с высоты —
И из асфальта вырвется росток.

Мечты отмирают, как листья,
и падают…
Осеннее смертоубийство доверчивой
радости…
Не выживут все, несомненно, и будут
овации.
Поминки начнутся со слез, а закончатся
танцами.