Борис Гребенщиков - Серебро Господа моего

Наверное, только птицы в небе и рыбы в море знают, кто прав.
Но мы знаем, что о главном не пишут в газетах, и о главном молчит телеграф.
И может быть, город назывался Маль-Пасо, а может быть, Матренин Посад.
Но из тех, кто попадал туда, еще никто не возвращался назад.

Так что нет причин плакать, нет повода для грустных дум,
Теперь нас может спасти только сердце, потому что нас уже не спас ум.
А сердцу нужны и небо и корни, оно не может жить в пустоте.
Как сказал один мальчик, случайно бывший при этом, отныне все мы будем не те.

Мне снился генерал Скобелев,
Только что попавший в тюрьму.
Мне снилось, что он говорит с водой,
И вода отвечает ему.
Деревья слушали их,
Вокруг них была пустота.
Была видна только тень от круга,
Тень от круга и в ней тень креста.

Дело было на острове женщин,
Из земли поднимались цветы.
Вокруг них было Белое море,
В море громоздились льды.
Женщины стояли вокруг него,
Тонкие, как тополя.
Над их ветвями поднималась Луна,
И под ногами молчала земля.

Генерал оглянулся вокруг и сказал:
«Прекратите ваш смех.
Дайте мне веревку и мыло,
И мы сошьем платья для всех.
Немного бересты на шапки,
Обувь из десяти тысяч трав;
Потом подкинем рябины в очаг,
И мы увидим, кто из нас прав».

Никто не сказал ни слова,
Выводы были ясны.
Поодаль кругом стояли все те,
Чьи взгляды были честны.
Их лица были рябы
От сознанья своей правоты;
Их пальцы плясали балет на курках,
И души их были пусты.

Какой-то случайный прохожий
Сказал: «Мы все здесь вроде свои.
Пути Господни не отмечены в картах,
На них не бывает ГАИ.
И можно верить обществу,
Можно верить судьбе,
Но если ты хочешь узнать Закон,
То ты узнаешь его в себе».

Конвой беспокойно задвигался,
Но пришедший был невидим для них.
А генерал продолжал чинить валенки,
Лицо его скривилось на крик.
Он сказал: «В такие времена, как наши,
Нет места ненаучной любви», –
И руки его были до локтей в землянике,
А может быть – по локоть в крови.

Между тем кто-то рядом бил мух,
Попал ему ложкой в лоб.
Собравшиеся скинулись,
Собрали на приличный гроб.
Священник отпел его,
Судья прочитал приговор;
И справа от гроба стоял председатель,
А слева от гроба был вор.

Этот случай был отмечен в анналах,
Но мало кто писал о нем.
Тот, кто писал, вспоминал об общественном,
Но чаще вспоминал о своем.
А деревья продолжают их слушать,
Гудит комариная гнусь;
И женщины ждут продолженья беседы,
А я жду, пока я проснусь.

Когда мы будем знать то, что мы должны знать,
Когда мы будем верить только в то, во что не верить нельзя,
Мы станем интерконтинентальны,
Наши телефоны будут наши друзья.

Все правильно – вот наш долг,
Наш путь к золотой синеве.
Но когда все уйдут, Господи, оставь мне
Серые камни на зеленой траве.

Когда буря загоняла нас в дом,
Ветер нес тех – тех, кто не для наших глаз.
Когда небо над твоей головой,
Легко ли ты скажешь, кто убил тебя и кто спас?

Наука на твоем лице,
Вертолеты в твоей голове;
Но выйдя за порог, остерегайся наступать
На серые камни в зеленой траве.

Ты знаешь, о чем я пел,
Разжигая огонь;
Ты знаешь, о чем я пел:
Белые лебеди движутся в сторону земли…

Мы вышли на развилку, нам некуда вперед;
Идти назад нам не позволит наша честь.
Непонятно, что такие, как мы,
До сих пор делаем в таком отсталом месте, как здесь;

Когда вы сгинете в своих зеркалах,
Не поняв, что дорог есть две,
Я останусь горевать, пока не взойдет солнце
Над живыми камнями в зеленой траве.

В еще не открытой земле,
На которой пока лежит снег,
Мимо горных ручьев, мимо стоячих камней,
Мимо голубых куполов, из которых бьет свет,
Мимо черных деревьев,
Трепещущих в ожиданьи весны,
Мимо магнитных полей, морочащих нас,
Мимо золотых мертвецов,
Пришедших, узнав, что мы спим,
Мимо начинаний, вознесшихся мощно, но без имени,
Вот идет мальчик,
И он просто влюблен.
И что мне делать с ним?