Борис Гребенщиков - Серебро Господа моего

Я помню движение губ,
Прикосновенье руками.
Я слышал, что время стирает все.
Ты слышишь стук сердца –
Это коса нашла на камень.

И нет ни печали, ни зла,
Ни горечи, ни обиды.
Есть только северный ветер,
И он разбудит меня
Там, где взойдет звезда
Аделаида.

Поколение дворников и сторожей
Потеряло друг друга
В просторах бесконечной земли,
Все разошлись по домам.
В наше время,
Когда каждый третий – герой,
Они не пишут статей,
Они не шлют телеграмм,
Они стоят как ступени,
Когда горящая нефть
Хлещет с этажа на этаж,
И откуда-то им слышится пение.
И кто я такой, чтобы говорить им,
Что это мираж?

Мы молчали, как цуцики,
Пока шла торговля всем,
Что только можно продать,
Включая наших детей,
И отравленный дождь
Падает в гниющий залив.
И мы еще смотрим в экран,
А мы еще ждем новостей.
И наши отцы никогда не солгут нам.
Они не умеют лгать,
Как волк не умеет есть мясо,
Как птица не умеет летать.

Скажи мне, что я сделал тебе,
За что эта боль?
Но это без объяснений,
Это, видимо, что-то в крови,
Но я сам разжег огонь,
Который выжег меня изнутри.
Я ушел от закона,
Но так не дошел до любви.

Но молись за нас,
Молись за нас, если ты можешь.
У нас нет надежды, но этот путь наш,
И голоса звучат все ближе и строже,
И будь я проклят, если это мираж.

Ты – дерево, твое место в саду,
И когда мне темно, я вхожу в этот сад.
Ты – дерево, и ты у всех на виду,
Но если я буду долго смотреть на тебя,
Ты услышишь мой взгляд.

Ты – дерево, твой ствол прозрачен и чист,
Но я касаюсь рукой, и ты слышишь меня.
Ты – дерево, и я как осиновый лист,
Но ты ребенок воды и земли, а я сын огня.

Я буду ждать тебя там, где ты скажешь мне,
Там, где ты скажешь мне,
Пока эта кровь во мне и ветер в твоих ветвях,
Я буду ждать тебя, ждать тебя.

Ты – дерево, твоя листва в облаках,
Но вот лист пролетел мимо лица.
Ты – дерево, и мы в надежных руках.
Мы будем ждать, пока не кончится время,
И встретимся после конца.

Очарованный тобой
Мой лес – ослепительный сад,
Неподвижный и прямой все дни.
Кто мог знать, что мы
Никогда не вернемся назад,
Однажды выйдя из дверей.

Очарованный тобой, я ничего не скажу,
Между нами нет стекла и нечего бить.
Кто мог знать, что нам –
Нам будет нечего пить,
Хотя вода течет в наших руках…

Скажи мне хоть слово, я хочу слышать тебя!

И оставленный один, беззащитен и смят.
Этот выбор был за мной, и я прав,
Вот мой дом, мой ослепительный сад
И отражение ясных звезд
В темной воде, в темной воде, в темной воде…

Когда отряд въехал в город, было время людской доброты.
Население ушло в отпуск, на площади томились цветы.
Все было неестественно мирно, как в кино, когда ждет западня.
Часы на башне давно били полдень какого-то прошедшего дня.

Капитан Воронин жевал травинку и задумчиво смотрел вокруг.
Он знал, что все видят отраженье в стекле и все слышат неестественный стук.
Но люди верили ему, как отцу, они знали, кто все должен решить.
Он был известен, как тот, кто никогда не спешил, когда некуда больше спешить.

Я помню, кто вызвался первым, я скажу вам их имена.
Матрос Егор Трубников и индеец Острие Бревна,
Третий был без имени, но со стажем в полторы тыщи лет.
И прищурившись, как Клинт Иствуд, капитан Воронин смотрел им вслед.

Ждать пришлось недолго, не дольше, чем зимой ждать весны.
Плохие новости скачут как блохи, а хорошие и так ясны.
И когда показалось облако пыли там, где расступались дома,
Дед Василий сказал, до конца охренев: наконец-то мы сошли с ума.

Приехавший соскочил с коня, пошатнулся и упал назад.
Его подвели к капитану, и вдруг стало видно, что Воронин был рад.
Приехавший сказал: О том, что я видел, я мог бы говорить целый год.
Суть в том, что никто, кроме нас, не знал, где здесь выход, и даже мы не знали, где вход.

На каждого, кто пляшет русалочьи пляски, есть тот, кто идет по воде.
Каждый человек – он как дерево, он отсюда и больше нигде.
И если дерево растет, то оно растет вверх, и никто не волен это менять.
Луна и солнце не враждуют на небе, и теперь я могу их понять.