Александр Стоянов - Мелодии космических океанов

А гроза вдалеке уличит в злонамеренье лето,
красноглазым кострам даст гусиные шеи воды.
И замрёт вдалеке жёлтый лес из забытых ответов
на вопросы морей и запросы скуластой беды.

Выстрел в спину из слёз изменил нашу милую розу,
как награда небес от звезды синевою цвела пустота.
В сотне строк роковая страда из степного обоза,
между стрел улетела в пространство столетий из сна.

Мир однажды оглох от воскресших магнитных
свечений
в белой коме небес с захудалыми трупами зим.
Одиноких сердец и погибших изменчивых мнений,
что застряли в окне, как засушенный осенью гимн.

На небесных лугах из муара цветных отклонений
лёг чернёным стволом желтоглазый захватчик часов,
жезлом новых идей и душевным сиротством молений,
кирпичом из стекла и извечной тоскою постов.

Родниковым песком серебрил очертанья галактик,
обручальным кольцом закрепил основания дел,
волком выл от любви, признавал безобразие тактик,
что лежат на виду и являются вектором стрел.

За кудрявой метелью дымится оркестр —
незаметное чудо.
Этот праздник для белых и снежных невест никогда
не забуду.

На крыльце слышу эльфом украденный смех —
звук трубы и тромбона.
Превратился в орган свеже-вытканный снег,
в перебор полусонный.

На плечах у слегка задремавшей луны – паутинка
и роза,
и мелодия нежной февральской струны – не печаль
и не слёзы.

Это – вздох родников и нагруженных рек,
надрывающих вены,
тихий взгляд белизны из-за вымокших век —
это шёпот за сценой.

И уйдут в календарь обедневшей зимы
наши сны и моленья,
в недочитанный край той далёкой страны,
где живут сновиденья.

Сегодня утром мир особо неясен.
Над морем взмыл небесный тарантас.
Аквалангист в воде голубовато-снежен.
Солнцеворот вращает вечность вокруг нас.

Тангенциально срезан путь тумана
и шум рассеян жёлтыми лучами.
Над горизонтом птицы караваном
летят навстречу свету, без печали.

И я как будто погружаюсь в море.
Как океан во мне воспоминанья.
Дорог в миру – нехоженое поле,
а пики гор – осколки подсознанья.

Творенье братьев Бернардацци
струной эоловой поёт.
В страну цветов, в страну акаций
мотив волшебный разольёт.

Дорогой солнечного цирка
уходит в горы караван,
где эльф чудной на паутинке,
где день велик, как океан.

Вдоль сосен мраморные скалы,
Эльбрус – двуглавый великан.
Летит весна косынкой алой
над тенями зелёных стран.

За дымкой неба кто-то вертит
природу светового дня,
как разыгравшиеся дети,
лучи весны смешат меня.

Я здесь – в эпохе без названья,
я здесь – в затерянном раю.
Как у истоков мирозданья
я душу ветру отдаю.

Пускай несёт её вдоль сказки,
вдоль улиц тихих и домов,
пускай предаст мирской огласке
сказанья духов и богов.

Пускай расправит крылья тело,
пускай глаза увидят рай.
Могучий призрак в бурке белой
пусть позовёт в султан – сарай.

За стеной ты теперь,
за стеною ушедшего лета,
в прибаутках смешных
и на сваях бетонных дворцов,

на опорах судьбы,
заплутавшей меж; пьяниц бессонных,
у дверей тишины,
где встречаются дети руин.

Там сбежавшие дни
ошалело ведут на просторы.
Мы не помним себя,
околдованы духом реки.

Эх, Кубань ты моя,
заставляешь вибрировать сердце.
И уходит печаль
в камыши,
вдоль блестящей воды.

Но пришёл алкоголь
и потребовал душу и тело,
чтобы жил ты, как все,
и дышал по приказу вина.

И никто не помог тебе, Димка,
ни братец, ни мама,
видно крепко схватил
тебя бешеный друг Дионис.

Лишь закрою глаза —
и стоишь ты с мопедом в обнимку,
говоришь: «Как делишки, старик?
Не грусти. Может, к речке майнём?»

На листах облаков
перфокартами вечного неба
нас затянет в спираль
и запишет в иероглифы снов.

Лишь загрузка пройдёт,
и улыбки появятся наши.
У хмельных берегов,
у кубанских родных берегов.