Александр Стоянов - Мелодии космических океанов

Мосты назад, мосты вперёд,
страданьем полон свет.
Россию наш народ спасёт,
мир разумом согрет.

Душа моя стремится в небо,
Любовь несёт её на крыльях.
Там, где ни разу ещё не был,
река из слёз колышет счастье.

Вот девушки, а как они поют,
а рост их – абсолютный Абсолют!
Луной блестят их косы и банты,
а лица добрые в гостях у темноты.
И голос голый, будто волнорез,
стрелою медною струится из небес.
И прямо сердце бледное моё
он обвивает гладкою змеёй.
Я вижу свет из облачного сна.
Иголками моргает мне сосна.
Рукой из недр зовёт меня лесник.
Я сам не свой, сидит во мне мой крик.
Обуглился в душе туманный взгляд,
а сёстры продолжают звукоряд
своей балладой, неясной и простой,
не ускользай же, песенка, постой, постой,
останься с сердцем маленьким моим.
Мой дерзкий взгляд теперь неистребим.
Мне здешняя гостиница – тюрьма.
От девушек мне не слышны слова.
Как тесно мне в желудке катакомб,
мой крик отчаянья разбился за углом.
Где серыми стенами дышит ум,
пчела летит, беспечный житель клумб.
В цветке таится свежесть и уют
и всяк найдёт здесь радость и приют.
Но только ведь не я, но почему?
И вновь в поход, на плечи мне суму,
вперёд, и Бог для нас судья!
И вот на фоне лун сидит она,
как снег, белее, чем стена.
И медленно перегибает свет,
лучи комкает, тянет мой скелет
куда-то в тень и в темноту дверей,
я остаюсь, я не покорен ей.
Мой стих бледней,
мой свет теплей!
Дышать мне трудно средь зверей,
я сам не рад.
И этот смрад!
Спасёт меня из темноты
лишь телефон и ты.

Если б я только смог, взял бы ту красоту
в свой земляной чертог, в призрачную мечту.

Спят одиноко дни, месяцы льнут к реке,
ночи несут огни в бархатном сундуке.

Маленький плут – пацан в солнечном небе фей,
верный друг Могикан, выдумщик и корифей.

Карлсон – приятель жив и Чебурашка – друг,
узник из замка Ив, магия добрых услуг.

С братом на чердаке бредим о новом дне,
чтобы там, вдалеке, плыть по большой воде.

Смех и надежды тут, запах свежих идей
в сказочный мир несут, в свет голубых ладей.

Там нараспашку дверь к небу и озорству,
слышу и ныне трель, что оживит весну.

К субботе безработный воистину устал.
В мягких пальцах дождя, за воротами
благочестья.

Волынка вечности вшивала узор
в пятнистый податливый висок.
Берег удалялся и удалялся.

Будто впервые в жизни навалилась
усталость. Так, между слезой, улыбка
появилась в сумрачном небе.
Не между чёрных кубов,
а за лесом.

Пасмурно в глазах у осени.
На ногах сено, на голове папаха
из мёртвых облаков. Спина
в пупырышках дождя. Зябко.

Слоноподобна эта неминуемая
близость. Растворяется в бездне
временного рабства. Была работа —
было интересно.

Самая тяжёлая работа – это
ношение пустоты в бездонных
карманах вечности.
Работа над ошибками – неосознанная
толчея в прихожей у безрассудства.

Ворота закрыты на замок.
И только слышится шум
уходящего моря и крик
летящих вслед за ним чаек.

И были полностью беззубы
распахнутые пасти зверя,
глотавшего с утра голубок,
железных дев гиперборея.

Усталых путников пустыни
канаты ставили в загоны
и подпевали им тромбоны
утробным голосом стихии.

Ползли железные драконы
со дна и песни расплескали
на вены и морские склоны,
на глыбы воронёной стали.

На крышах тканью невесомой
клубится связь веков и время,
воздушно-капельная бомба
несёт закат, восходы брея.

А шум и крик раскинул ветер
на бухту с нефтяною кровью,
посредством тайных энергетик
писал из копоти обои.

Эта пламенеющая песня не о любви.
Эта громыхающая песня не о победе.
Помощь не придёт никогда, не жди.
Это движения духов в первородном бреде.