Александр Гитович - Звезда над рекой

А завтра опять на огне костра
Походные щи варить,
И снова пустыня песка и трав…
А впрочем — что говорить…

Мы строим лучшее бытие
На лучшей из планет.
А песня что? — Спели ее.
Забыли ее — и нет.

Что такое граница?
Спокойнейших сосен вершины,
Моховое болото, туманы, дожди и песок,
Хойка — финский ручей шириною в четыре
аршина —
И тропинка к заставе, бегущая наискосок.

Что такое граница? Работа широкого риска,
Это — путь пограничника, ночью, дозорной
тропой,
Это — маузер сбоку, как самая суть террориста,
И навстречу бандиту — фуражек зеленый
прибой.

Надо выйти вперед и открытою грудью
пробиться
Через ряд мелочей,
К основному рассказу ведя.
И тогда — на виду — зашагает Андрей
Коробицын
По зеленой земле,
По блестящему следу дождя.

Прямодушен порядок деревьев тяжелых
и ржавых,
У тропинки — сарай, совершенно дремуч и
мохнат.
И молчат за сараем
Представители «мирной» державы,
Документы в порядке —
От маузеров до гранат.

Вот уже ветерком, как тишайшею смертью,
подуло…
Пограничник идет по тропинке,
И тут невозможна ничья.
Что такое граница?..
Четыре прищуренных дула,
Окрик «стой!» и «сдавайся!»
И четыре аршина ручья.

Пограничнику ясно одно (и отсюда
рождается подвиг):
Нарушители наших границ, перешедшие
берега,—
Это новая бомба в напряженное сердце
заводов,
Враг на нашей земле.
Коробицын идет на врага.

Так ударили пули, опаленный кустарник
ломая,
И тогда на тревогу и выстрелы,
Покидая ночные посты,
С двух сторон выбегают на помощь…
Торопитесь, товарищ Мамаев!
И начальник заставы
Продирается через кусты.

Он не видит еще
Уходящей на север границы,
Результатов неравного боя
В невеселой предутренней мгле,
Где, простреленный трижды,
Лежит у ручья Коробицын,
И бандиты уносят бандита
К пристрастной финляндской земле.

Там знамена рябин опускают тяжелые
кисти
Явно-красного цвета.
Рассвета проходит река.
И кончается повесть…
И нету пятна на чекисте,
На простой, как железо,
Биографии батрака.

Нам известны военные подвиги
Всевозможных времен и окрасок,
Но Андрей Коробицын
Превосходною славой звени!
В этом есть напряженье
И мужество
Целого класса,
И над самою смертью
Тебя подымают они.

Хойка, финский ручей,
Ты катил свои темные воды,
В расторопном порядке
Бежали волна за волной…
Я видал эту мрачную пропасть,
Разделяющую народы,
Шириною в четыре аршина
И едва ли в аршин глубиной.

Но единое дело идет по земле нерушимо.
И дождется ручей величайшего дня своего:
Мы поставим мосты
Протяженьем в четыре аршина,
Дети вброд перейдут
Пустяковые воды его.

Что увидел я сначала,
Утром, первый раз, когда
В полумраке возникала
Эта грозная беда?

Хуже бреда,
Злее смерти
Наклонились надо мной
Зубы длинные, как жерди,
Опаленные слюной.

Выше — глаз глядел сердито,
Полный красного огня,
И огромное копыто
Сбоку целилось в меня.

Хладнокровный горожанин
Ощутил при виде их
Как бы легкое дрожанье
Всех конечностей своих.

За дощатой загородкой
Против зверя одинок,
Обладал он только щеткой,
Словно чистильщик сапог.

Но от века и до века,
Оглашая торжество,
Правит разум человека,
Воля страшная его.

Он врывается с размаха,
Видя вещи все насквозь, —
Он в кармане ищет сахар:
Укрощенье началось.

Конь во сне бормочет глухо,
Гривой медленно горя.
Над его высоким ухом
Подымается заря.

Бродит шорох, наступая,
Ухо тянется, дрожа.
То не ухо —
То слепая,
Первобытная душа

Видит:
Облачной тропою
Ходит рыжая луна,
И стоит у водопоя
Предводитель табуна.

Вот он вздрогнул,
Вот он замер…
Но, уздечкою звеня,
Азиатскими глазами
Дружба смотрит на меня.