Есть любовь, похожая на суд,
Есть любовь, которая и судит,
И живит, как счастие и труд,
И которая при жизни будит,
Как труба, обещанная там…
Ибо здесь два жребия, два мира,
Два решения даются нам.
Ты — как младшая из дочек Лира,
Все отчетливо: и да, и нет.
Но двусмысленный коварен свет.
«Гамлет в вас, но от себя устали Вы…
Тебе от быть или не быть
Перейти к чему-то не пора ли?
День от ночи надо отделить.
Души Леди Макбет или Яго,
Голубя Корделии враги…
Низость и свобода, зло и благо…
Сделай выбор. Выпрямись! Не лги!»
Милосердна и непримирима
Ты, как меч и уголь Серафима.
Что мне литераторы-друзья,
Что мне личные враги отныне
И давно чужая мне семья…
Я лежу еще, как труп в пустыне,
Час, еще далекий, не настал,
Чтобы после встречи с шестикрылым
С неба Бога глас ко мне воззвал,
И молю в страданье, сердцу милом,
Чтобы дар невероятный твой
Уничтожил мой состав гнилой.
И ничтожен, и несформирован,
Не сожжен, а только обожжен,
Я еще желаньем околдован
Славы и еще в себя влюблен.
Я тебя не только не достоин,
Надо мной еще презренный мир
Властвует, и я еще не воин,
А раскаявшийся дезертир.
Не мгновенное преображенье
Ждет меня, а длительное тленье.
Я всегда, боялся: не дадут,
Мне додумать, что-нибудь заставят
Делать суетливое… (И тут
Смерть и грех, как два тирана, правят.)
«Ты все пела, что же, стрекоза,
Попляши…» Крест, муравей жестокий
У певца особый… Но в глаза
Он смеется… Гордый, одинокий,
Должен бы мыслитель и поэт
Без помехи думать столько лет,
Сколько надо, чтобы то созрело,
Что в молчании созреть должно…
Но для них-то разве это дело,
Для людей, которым все дано,
Кроме знания души всемирной,
Все объединяющей. В толчки
Платой отгоняют нас квартирной
Или чем угодно от строки,
Не законченной и жизни ждущей…
Глаз у нас невольно завидущий!
Мстители, обманщики, рвачи,
Лжепророки — люди из богемы.
Но, и быть сверчками на печи
В мирненьком тепле хотим не все мы.
Лучше уж трагедия стрекоз
Или муравьиное начало…
В социалистический мороз
Чувство справедливости страдало,
Да не очень: любим глубоко
Притчу про игольное ушко.
Новый Свет! Почтительно приемлем
Все, что старенькому он дарит,
Но и гласу обличений внемлем:
Словно чудо-юдо-рыба-кит,
Поглотивший на три дня Иону,
Держит в чреве юный материк —
Всю культуру прошлого. По лону
Вод, играя, носится, велик,
Что и говорить, но раньше срока
Чудище не изрыгнет пророка.
Ненавистным став для сих времен,
Как для шовиниста инородец,
Сам почти не зная, с кем же он, —
Дух пророчества сейчас — уродец.
Возле поля битвы двух веков
Смотрит он, как на удава кролик,
На ожесточение врагов…
С горя он — развратник, алкоголик,
Недруг и себе, и всем другим,
Но казнить его повременим!
Если б я, нажившись, как Саллюстий
На делах провинции своей,
В роскоши таких-то захолустий
Философствовал, уча людей
Отличаться от неумной твари
Дельными стремлениями ввысь, —
Был бы, может быть, и я чем старе,
Тем важней (мои-де пронеслись
С пользой дни), но должен духом нищий
Не богов довольствоваться пищей.
Как боялся я Парижа, как
Сердце, замирая, холодело…
Через площадь я, как маниак,
В полуобмороке, то и дело
Равновесие теряя, шел.
Что грозней безмолвия в столице
По ночам?.. Зловещий ореол
(На домах публичных, на больнице,
На Sante), только здесь и там
Радужное световых реклам.
На Монмартре или Монпарнасе
Для неутешающих утех
Дева, покупаемая в кассе,
Мелким сделала великий грех.
Тоже ведь носительница света
Незакатного, да что уж там —
Жизнь ее ходячая монета
И, конечно, ходит по рукам.
Нет, Sophie не Сонечка: нажива
Деловитая и без надрыва.
Хорошо не где-то в небесах
Женщину единственную встретить
И, лелея драгоценный прах,
На добро великое ответить.
Пусть для многих у меня комплекс
Страха и отсталого сознанья,
Обоготворяющего секс,
Но искать не связи, а слиянья
Учит «Кипарисовый ларец»,
Сладостный для раненых сердец.
Ты меня жалеешь, как хотелось
Лучшим из людей: забыв себя,
И твое терпение и смелость
Обожаю, но гублю тебя.
От себя ты словно отлучила
Общество… Нельзя перечислять
Всех утрат, которыми платила
Ты за право одного поднять
До себя, как будто дел важнее
Нет в великой мира эпопее.
Читать дальше