Николай Оцуп - Океан времени

На экзамен совести ночной
Смутные являются фигуры,
И стоят они передо мной,
Люди жизни и литературы.
Пети вымысла: Ноздрев, lе реrе
Goriot [60](они ведь тоже были!).
Дети наших матерей: Бодлэр,
Лермонтов (как мы их любим!) или
Тот фельдфебель, что меня цукал,
Тот, швейцар, который подавал

Мне шинель в гимназии. Как много
Лиц и жизней в памяти живет.
Светится, как Млечная. Дорога,
Их необозримый хоровод.
Удивительная Антигона,
Ты, мой друг, сегодня ей под стать,
Грустная и жалкая Дидона,
Смердяков и горьковская Мать…
Наконец глаза? (и Диккенс тут же)
Останавливаются на Скрудже.

Знать тебя должны бы, старичок,
Может быть, и на меня похожий,
Все, чье сердце как сухой стручок,
Все, кому пора в могилу тоже.
Все, кто, вспоминая жизнь свою,
Вот как я хотя бы, не находят
Ничего отрадного. Стою…
В замешательстве, и глаз не сводят
Те с меня, кому я зло и вред
Причинил, и мне пощады нет.

Равнодушно, как Валерий Брюсов
(Все-де в жизни — средство для стихов),
Обличитель извращенных вкусов,
Но и сам не так уже здоров
В тайных склонностях, — я жил в тумане,
Никому не принося добра.
Только о таком же графомане
Я умел заботиться, пера
Сих собратьев исправлял ошибки,
Многие настраивая скрипки.

Есть у бесконечного добра
На пути его завоеваний
С сердцем человеческим игра:
Выдержишь ли столько испытаний?
И никто до самого конца,
Даже сам себя взаправду зная,
Не спасен от роли подлеца,
Хищника, убийцы. Жизнь вторая
Нелегка, и обольщает нас
Тот, кто правду режет без прикрас.

Страшновато, господа, что Шиллер
(Ангельское), в наших душах сгнив, —
Нынче и для лучших — только Миллер,
К самообнажению призыв.
Всюду свальное, куда ни кинуть,
Новые Гоморра и Содом.
Ну и как по этому не двинуть
По всему железным кулаком,
Чтобы слезы счастья орошали
Хлеб насущный прописной морали…

Говорят, что нелегко узнать
Человека, если пуда соли
С ним не съешь. Хотел бы я занять
У тебя и чистоты, и воли.
Ты во всем, решительно во всем
Как-то восхитительно опрятна,
И со мной, и с другом, и с врагом
Требовательна и деликатна.
Трогаю, как свежее белье,
С наслажденьем прошлое твое.

Как, освободившись от балласта,
Легче удаляться от земли
(Не к тому, о чем вздыхала часто,
Здешние дороги привели),
Праведно и горько негодуя,
К небу взмыл твой самый трудный дар,
Дар любви. Есть жрицы поцелуя,
Чья душа — от губ летящий пар.
Дух и вдохновенный, и могучий,
Нежность у тебя не жалкий случай.

Сердце — это: бережно любить,
Тайное поддерживая пламя,
И сентиментальных слез не лить,
Охраняя добрыми глазами
Дело очень сильного ума,
Очень сильных чувств — ничто не мелко, —
Творчество свое же — ты сама.
Как великих мастеров отделка,
Все в твоей удаче без длиннот
Сбивчивых. Все ясно. Все живет.

Понимая, но изнемогая,
Все насквозь увидев и простив,
Поднимается душа иная
Над землей, и ей наперерыв
Птицы сообщают птичьи вести,
Ночь, и день, и звёзды о своем,
Горы говорят, что все на месте,
И трава, и тварь, что вот живем,
И зима, что скоро будет лето, —
И душа благословляет это.

Но вплетается в согласный хор
Жалоба, единственная в мире, —
Человека: нежность и позор
Ищут утешения в эфире.
Столько дивных понастроив там
Для себя убежищ, он оттуда,
Обращаясь к Богу и богам,
Ждет и указания, и чуда,
А пока, но этого пока
Безысходна злоба и тоска.

Как больных судить за рецидивы
Не сумел бы и жестокий врач, —
То, что я и двойственный, и лживый,
Не кляня тягчайших неудач,
Ты и тем и этим извиняла,
А когда мы погрузились в бред
И от каждого почти вокзала
Уносил вагон для подлых бед
Ближнего, лишенного свободы,
Что ты выстрадала в эти годы?

Как поверила ты глубоко
(Идеализируя невольно)
В человека: вместо рококо
Всей моей эстетики, так больно
Ранившей чувствительностью твою
В дни, когда тобой я как бы хвастал, —
Вот меня толкают к лезвию
Топора, и мне уже не каста
Сочиняющих, как я, близка,
А в тюрьму посаженных тоска.

И каких бы только истязаний
За меня ты не перенесла!
Счастья для тебя была желанней
Мука: оттянуть побольше зла
На себя, чтоб твоему больному.
Чистому в несчастье (так, увы,
Ты себя уверила), по дому
Истомившемуся, — головы
Не сложить, как многие другие,
Там, на две бушующей стихии.